Она грациозно подошла к дивану и села, положив ногу на ногу, отвернувшись от меня.
Я понимал: чтобы убедить ее остаться, придется попотеть, иначе с мыслями о большой любви можно проститься сразу, и опять шляться по вечеринкам.
– Все, что я говорил, было ради Джерарда. Он не угомонился бы, зная, что я с тобой счастлив, что у меня есть то, чего он лишен. Я только хотел, чтобы он оставил нас в покое. Вдвоем. Вместе.
Она недобро усмехнулась, оставаясь ослепительно красивой.
– Ты переспал с другой на второй неделе нашего романа.
Я хотел возразить, что на второй неделе как-никак лучше, чем на втором году, но подумал, что Элис не оценит мои философские изыски.
– Знаю и каюсь. Правда, я очень жалею. Всего, о чем мы говорили – дети, будущее, – я хочу, и хочу этого с тобой.
Пододвинувшись к ней, я вкрадчиво дотронулся до ее бедра, но она отвернулась и теперь сидела почти спиной ко мне.
– Как думаешь, ты сможешь меня простить? – спросил я, мысленно представляя, как бегу к Поле за утешением. Вот только розу ей отнести нельзя. Придется выбросить.
Элис плакала навзрыд, и я, оказывается, тоже.
– Никаких особых гарантий я не ждала. Все равно это как в омут головой. Если любишь, всегда надо быть готовой к неудачам. И мириться с ними.
– К каким еще неудачам?
Я испугался, что это камешек в мой огород.
– Да ладно тебе, Гарри, сам знаешь. Шикарный автомобиль, постоянное шутовство, отсутствие цели в жизни. С этим я была готова мириться, потому что ты мне нравился. Очень нравился. Но то, что произошло, уже слишком. Если ты так поступил в самом начале наших отношений, чего ждать через пару лет?
– Я всегда буду тебе верен. Всегда, до самой смерти.
Я говорил искренне. В тот момент я сам себе верил.
– Нет, Гарри, не будешь. За другими женщинами тебе мешает бегать только лень или недостаток уверенности в себе. Ты не будешь верен, потому что хочешь изменять.
Она всхлипнула, высморкалась в невесть откуда взявшийся бумажный платочек.
– Мы с тобой так похожи. Я думаю точно так же. То есть думал. Пока не встретил тебя.
– Прошу тебя, – поморщилась Элис. – Думаешь, мне нужен муж, который неверен в помыслах?
– Но не могу же я отвечать за помыслы.
Не знаю, почему нельзя было просто сказать: «Я не буду изменять тебе даже мысленно». Так было бы куда проще, но вряд ли Элис поверила бы. В своих помыслах все неверны; это называется воображение.
– Не думаю, что это в твоих силах.
Аллилуйя! Биип. Аллилуйя! Биип. Аллилуйя! – надрывался телефон, и пес вскочил, готовый сопроводить меня к нему. Но я остался на месте.
– Пожалуйста, Элис, я так люблю тебя.
Аллилуйя! Биип. Аллилуйя! Биип. Аллилуйя!
Почему-то я чувствовал себя как с тяжкого похмелья, что необъяснимо, поскольку пить как раз перестал.
– Не думаю, Гарри, что смогу быть с тобой после того, что узнала. Мне казалось, ты не такой, как все, но я ошиблась. Ты такой же никчемный.
Теперь она скорее грустила, чем сердилась.
Аллилуйя! Биип. Аллилуйя! Биип. Аллилуйя!
Она была невероятно, фантастически хороша. Я вспомнил Венецию, вспомнил Брайтон, как она толкала меня в кусты, как говорила тому хлыщу в баре, куда ему идти. Я видел ее на носу моторной лодки, освещенную солнцем, по дороге на Лидо. Помню, как подумал и сам застеснялся своей высокопарности, поэтому не сказал сразу, что вода словно устала от мимолетной красоты радуги и создала красоту на века – город на море. Знаю, я уже испытывал нечто похожее, когда был в Венеции без нее, но одни и те же мысли часто приходят ко мне дважды, если не чаще. Это лишь доказывает, насколько они удачны. Я рыдал в голос:
– Элис, прошу тебя!
Аллилуйя! Биип. Аллилуйя! Биип. Аллилуйя!
– Не хочу тебя больше видеть! – Она покачала головой, шмыгнула носом. – Я лучше пойду.
Аллилуйя! Биип. Аллилуйя! Биип. Аллилуйя!
Она растерянно оглянулась, ища пальто и сумку, нашла их в коридоре и перекинула через руку. В такую жару пальто действительно было ни к чему.
– Прощай, Гарри, мы уже не увидимся.
– Элис!
Я хотел поймать ее, схватить, стереть поцелуями этот последний час, прогнать всю боль, что причинил ей и себе, – но стоял и тупо смотрел, как она идет к выходу. Она даже не хлопнула дверью. Меня вдруг бросило в жар. Был август, и я умирал.
Аллилуйя! Биип. Аллилуйя! Биип. Аллилуйя!
– Ты возьмешь уже трубку? С ума можно сойти! – заголосил из своей комнаты Джерард.
Пойти за ней я не мог. Я только шагнул в коридор, к телефону, и вяло снял трубку. Лицо у меня онемело от слез.
– Да, – сказал я.
– Мать вашу, что у вас там творится? – спросил Фарли.
21
