первые струйки. Поток приближается.
Ламб шмыгнул носом.
— Скорее всего, они поймут, что горы не один большой кусок золота и вскоре потекут обратно.
— Некоторые да. Некоторые пустят корни. Вскоре заявится Союз. Сколько бы земли Союз не отхватил, они всегда хотят больше, а с тем, что отыщут на западе, они почуют деньги. Тот порочный старый ублюдок Сармис сидит на границе и бренчит мечом за Империю. Но его меч всегда бренчит. Я полагаю, поток не остановить. — Клай на шаг подошел к Шай и заговорил тихо, словно делился секретом.
— Я слышал, представители Союза уже были в Хормринге, говорили об аннексии.
— Они подкупают народ?
— Разумеется, у них монета в одной руке, но клинок в другой. У них всегда так. Нам бы подумать, что будем делать, если они придут в Сквердил. Нам надо держаться вместе, тем из нас, кто здесь давно.
— Меня политика не интересует. — Шай не интересовало ничего, приносящее неприятности.
— Как и большинство из нас, — сказал Клай, — но иногда политика интересуется нами. Союз придет и принесет с собой закон.
— Закон не кажется такой уж плохой штукой, — солгала Шай.
— Может и нет. Но налоги следуют за законом, как повозка за ослом.
— Не могу сказать, что я в восторге от налогов.
— Просто хитрый способ грабежа, не так ли? Пусть лучше меня честно ограбят с маской и кинжалом, чем несколько бледных ублюдков набросятся на меня с пером и бумагой.
— Не знаю, — проворчала Шай. Ни один из тех, кого она ограбила, не выглядел слишком довольным, а некоторые были довольны намного меньше, чем трупы. Она опустила монеты в сумку и туго затянула шнурок.
— Как подсчеты? — спросил Клай. — Чего-то не хватает?
— Не в этот раз. Но полагаю, я продолжу пересчитывать.
Торговец ухмыльнулся.
— Я ничего другого и не ожидал.
Она выбрала несколько нужных вещей — соль, уксус, немного сахара (его брали время от времени), кусок вяленого мяса, полмешка гвоздей, что вызвало ожидаемую шутку от Клая, мол, она сама — полмешка гвоздей, что вызвало ожидаемую шутку от нее, что она пригвоздит его яйца к его ноге, что вызвало ожидаемую шутку от Ламба, мол, яйца Клая такие маленькие, что в них и гвоздь не загнать. Все немного похихикали над мелкими шутками.
Она почти согласилась купить новую рубашку для Пита, что было больше, чем они могли себе позволить, даже со скидкой, но Ламб похлопал ее по руке своей рукой в перчатке, и она купила иголки и нитки, чтобы сделать рубашку из старой ламбовой. Пожалуй, она могла бы сшить пять рубашек для Пита из одной рубашки Ламба — парень был тощий. Иголки были новые, Клай сказал, их штамповали на машине в Адуе, сотни за раз, и Шай улыбнулась, думая, что сказал бы на это Галли, тряся своей седой головой — «иголки из машины, что будет дальше» — пока Ро крутила бы их в своих ловких пальцах, хмурясь и размышляя, как их сделали.
Шай помедлила перед спиртным, облизала губы — стекло блестело янтарем в темноте — затем заставив себя забыть; торговалась еще пуще с Клаем за цены, и наконец они закончили.
— Никогда не возвращайся в эту лавку, психованная сука! — крикнул ей торговец, пока она взбиралась на сиденье фургона рядом с Ламбом. — Черт возьми, ты почти разорила меня!
— На следующий год?
Он махнул толстой рукой, повернувшись к покупателям.
— Ага, увидимся.
Она потянулась, чтобы спустить тормоз, и почти уткнулась в бороду северянина, в которого Ламб раньше чуть не врезался. Он стоял прямо перед фургоном, брови кверху, словно пытался вспомнить что-то смутное, пальцы уткнулись в здоровый пояс для меча, рядом с простой рукояткой. Грубый тип, шрам от глаза через всю скудную бороду. Шай изобразила на лице милый вид и достала нож, повернув лезвием так, чтобы оно было скрыто за ее рукой. Лучше иметь сталь в руке и не нарваться на неприятности, чем нарваться на неприятности без стали в руке.
Северянин сказал что-то на своем языке. Ламб еще ниже ссутулился на своем сидении, даже не повернувшись взглянуть. Северянин заговорил снова. Ламб проворчал что-то в ответ, затем дернул поводья, фургон покатился, и Шай закачалась на трясущихся колесах. Она поймала быстрый взгляд через плечо, когда они проехали немного по колее улицы. Северянин все еще стоял в поднятой пыли, хмуро глядя на них.
— Чего он хотел?
— Ничего.
Она убрала кинжал в ножны, положила ногу на перила и откинулась, надвинув шляпу так низко, чтобы заходящее солнце не светило в глаза.
— Мир полон странными людьми, ага. Будешь тратить время, переживая, что они думают, будешь переживать всю жизнь.
Ламб ссутулился ниже обычного, словно хотел исчезнуть в своей груди.
Шай фыркнула.
— Ты просто чертов трус.
Он посмотрел на нее искоса и отвернулся:
— Бывают люди и похуже.
Они смеялись, когда прогрохотали по холму, и неглубокая маленькая долина открылась перед ними. Ламб что-то говорил. Он как всегда оживился, только они выехали из города. Никогда не был хорош в толпе.
Они поднимались по дороге, которая была немногим больше, чем две исчезающие линии в высокой траве, и это подняло Шай настроение. Она прошла через черные времена в свои молодые годы. Полночно черные, когда думала, что ее убьют под открытым небом и оставят гнить; или поймают, повесят и выбросят, непохороненную, на корм собакам. Не единожды посреди ночи, вспотев от страха, она клялась быть благодарной каждому мигу ее жизни, если судьба даст ей шанс снова пройти этой обыденной дорогой. Вечная признательность не очень-то возникала, но таковы уж обещания. Она все равно чувствовала себя немного легче, раз фургон ехал домой.
Потом они увидели ферму, и смех застрял в ее горле, и они сидели тихо, пока ветер шумел травой вокруг них. Шай не могла дышать, не могла говорить, не могла думать, ее вены наполнились ледяной водой. Потом она спрыгнула с фургона и побежала.
— Шай! — заорал Ламб ей в спину, но вряд ли она слушала, голова была полна лишь шумным дыханием. Она скатилась с холма, земля и небо скакали вокруг. По щетине поля, которое они убрали неделю назад. Через уроненный забор и втоптанные в грязь куриные перья.
Она добралась до двора — до того, что раньше было двором — и беспомощно остановилась. От дома остались мертвые обуглившиеся бревна и мусор, и ничего не стояло, кроме шатающейся дымовой трубы. Дыма не было. Должно быть, пару дней назад прошел дождь. Но все было сожжено. Она обежала почерневшие развалины сарая, немного похныкивая при каждом вздохе.
Галли повесили на большом дереве позади. Они повесили его над могилой ее матери и свалили надгробие. Истыкали стрелами. Может, дюжиной, может, больше.
Шай чувствовала себя так, будто ей ударили под дых, она согнулась, обхватила себя руками, застонала, и дерево застонало вместе с ней, когда ветер потряс его листья и заставил труп Галли легко покачиваться. Бедный старый безобидный ублюдок. Он окликнул ее, когда они отъезжали на фургоне. Сказал, что ей нечего волноваться, он присмотрит за детьми. Она рассмеялась и ответила, что ей не нужно волноваться, поскольку дети присмотрят за ним. Она ничего не видела из-за боли в глазах, ветер их жалил, и она сильнее сжала руки, внезапно чувствуя такой холод, что ничего не могло ее согреть.
— Где дети?
Они перекопали весь дом и сарай. Сначала медленно, размеренно и оцепенело. Ламб раскидал обуглившиеся бревна, пока Шай пробиралась через пепел, уверенная, что она выцарапает кости Пита и Ро.
