деятельности этого чудесного провинциального проповедника с востока страны. Один из представителей Мёсиндзи - выдающийся ученый и священнослужитель Мутяку Дотю - сделал в своем дневнике особую запись о том, что на почетном месте одного из центральных залов храма были вывешены два свитка с образцами каллиграфии Хакуина. Если судить по дате записи, это были относительно ранние его работы. Возможно, они были созданы тогда, когда Хакуину было около пятидесяти лет, то есть до того периода, когда его каллиграфический стиль обрел свою простоту и монументальную мощь. И тем не менее, Дотю удивлялся 'невыразимой силе и динамичности' этих творений кисти наставника.
Специально для чтения лекций в Мёсиндзи и равном ему по значению храме Тофукудзи Хакуин был приглашен в возрасте шестидесяти шести лет, в период временного, трехмесячного пребывания в Киото. В качестве ос- новы он взял тогда текст 'Записок Лазурной скалы'. Среди тех, кто принял участие в этом собрании, были жрицы трех императорских храмов, причем одна из них была дочерью императора.
По некоторым замечаниям, которые Хакуин делал в ходе своих лекций в возрасте семидесяти лет, мы можем ясно понять, насколько он был убежден в зрелости и глубине своего учения: 'Какой предмет я не взял бы для объяснения вам, будь это даже кусок камня, он сразу же превращается в слиток чистейшего золота. Не имеет значения, где я - сижу ли, шучу ли или просто разговариваю с людьми. Я все равно вращаю при этом великое колесо Дхармы'.
Четыре года спустя, весной 1763 г. стало совершенно очевидно, что возраст и болезни постепенно ослабляют общее состояние наставника. Ученики Хакуина могли своими глазами видеть, как он теряет свою обычную жизнеспособность и внимательность. Проведение лекций истощало его. 'Казалось, был израсходован запас той невероятной силы, которой он наполнял свое наставничество'. К середине же зимы признаки старости стали еще более явными. Монахи предполагали, что грядущей весной наставник закончит чтение лекций, и боялись, что он не сможет вообще принимать участия в делах. Однако Хакуин не обнаружил большой склонности к прекращению наставничества, но был, тем не менее, вынужден 'разделять место проповедника' со своими учениками, такими, как Торэй. С приходом следующего года наставник официально ушел с поста настоятеля храма Сёиндзи, передав его своему ученику Гэнро.
На восемьдесят первом году жизни, весной Хакуин, объявив во всеуслышание, что не будет больше принимать учеников, отправился в паланкине в Эдо, для того, чтобы надолго остановиться в незадолго до этого построенном Торэем храме. Шесть месяцев он пребывал в нем. Известно, что каждый свой день он посвящал наставничеству, причем в число его учеников входили весьма высокопоставленные чиновники.
Следующую весну и лето Хакуин посвятил отдыху, наслаждаясь водами горячих источников на Идзу. Зима же застала его в Рютакудзи - в храме, незадолго до этого построенном под руководством наставника в соседней провинции Мисима. В Рютакудзи он читал лекции по собственному произведению 'Ядовитые тычинки в зарослях колючек' ('Кэйсо докудзуй'). На этих лекциях присутствовало более двухсот пятидесяти монахов, многие из которых раньше числились в учениках наставника. Монахи собирались в Рютакудзи со всей страны, поскольку многие из них не сомневались, что увидят учителя в последний раз. К середине лекционного курса Хакуин так ослаб, что не мог продолжать его вести, и вынужден был передать право чтения Торэю.
Новый 1768-й год он встретил в Рютакудзи. В самом конце зимнего периода упражнений он был вынужден оставаться в постели, причиной чего стало заболевание, описанное врачами как 'избыток сладости' (возможно речь идет об осложнении, связанном с сахарным диабетом). Было прописано слабительное, которое, вкупе с долгим сном, позволило наставнику восстановить силы. Весь год он чувствовал себя достаточно хорошо, так что смог удовлетворить просьбы трех близлежащих храмов и отправиться туда читать лекции. В двух храмах он провел беседы, длившиеся несколько дней. Предметом их было 'все, что приходило в голову' наставнику. Однако такое напряжение вновь ослабило его. Когда же один из монахов предположил, что Хакуину следует приостановить свое наставничество хотя бы до тех пор, пока он не почувствует себя лучше, тот как обычно ответил: 'Что усталость по сравнению с тем голодом, который терзает моих учеников'.
Последний месяц жизни Хакуина лучше всего описан в 'Жизнеописании' Торэя:
'В одиннадцатом месяце наставник вернулся в Сёиндзи. Было совершенно ясно, что его состояние стало еще более тяжелым. В шестой день двенадцатого месяца поднялась ужасная буря. Дождь наполнил воздух, удары молний с яростью обрушивались на землю. На следующий день явился врач Фуругори для того, чтобы проверить пульс наставника.
- И что вы думаете? - спросил тот.
- Ничего необычного, - ответил врач.
Наставник обругал его:
- Может ли человек называться опытным врачом,
если не может заметить, что его пациенту осталось всего
три дня жизни?
Тогда было позволено прийти почтенному господину Яманаси. Были вынесены доски, чтобы можно было ходить по снегу, но наставник, сделав несколько шагов, был вынужден остановиться.
На десятый день наставник призвал к своей постели ученика Суйо и вверил тому ведение своих дел после смерти.
На закате следующего дня наставник задремал и, лежа на правом боку, спал необычайно спокойно. Один раз он громко простонал 'у-нннн' и ушел от нас.
На пятнадцатый день состоялись похороны. Дул свирепый ветер и был дождь, из-за чего мы были вынуждены отложить сожжение. Оно состоялось на следующий день, причем среди пепла были еще найдены останки... Они напоминали голубые драгоценные камни - подлинные плоды жизни наставника, которая была наполнена медитацией и мудростью. Массы людей заполнили место, где производилось сожжение, и многие из них вели себя подобно тем демонам, толпа которых при сожжении Будды пыталась урвать для себя его мощи. Вследствие этого останки наставника были распределены на три части и заключены в ступы, помещенные в трех его храмах'.
Через два года после смерти императорским указом Хакуин был удостоен почетного титула синки докумё в ранге дзэнси ('наставника дзэн'). В 1884 г. император Мэйдзи присвоил ему высший из принятых в Японии рангов 'наставника страны' (кокуси) - сёсю.
Дзэнский наставник Хакуин как человек
Торэй так описывает Хакуина: '[его] движения были тяжелы, размеренны, будто у быка, а взгляд пронзителен, как у дикого тигра'. Этот словесный портрет находится в соответствии с небольшой статуей наставника, которая по сей день строго взирает на всех приходящих в святилище в Зале основателя в Сёиндзи, с многочисленными автопортретами и рассказами учеников Хакуина. Внушительная фигура выдавала в нем огромную физическую силу, а также властный характер, свидетельствуя о том, что он был человеком решительным, самостоятельным и бескомпромиссным.
Однако Хакуин вовсе не был воплощением строгости и суровости. Видеть отблески простых, человеческих его качеств мы можем в некоторых замечаниях, добавленных Торэем к 'Жизнеописанию'. Они содержат анекдотические описания привычек и слабостей учителя, которые позволяют построить всеобъемлющий портрет этой разносторонней личности.
Так, Хакуин питал чрезмерную страсть к сладостям. Очевидно, эта его слабость была хорошо известна в дзэнских кругах, так как Торэй рассказывает, что, когда он первый раз пришел в Сёиндзи на встречу с наставником, то принес в качестве подарка целый мешок купленных в дороге сладостей. Исключительной любовью Хакуина также пользовалась лапша из ямса. Нам известно, что, когда в храмовой кухне готовилось торо-родзиру (блюдо, приготавливаемое из истолченного горного ямса), 'было достаточно одного только звука растираемого в ступе ямса, чтобы, в предвосхищении, рот наставника наполнился слюной, а глаза стали узкими'. Как и большинство японского духовенства, Хакуин любил сакэ. В 'Жизнеописании' рассказывается об одном инциденте, когда наставник, которому было тогда около двадцати пяти лет, остановился перед входом в храм, для того, чтобы перед началом серии суровых упражнений принять еще одну чашечку сакэ. Согласно историку дзэн Рикугава Тайуну, Хакуин в первые десять лет, когда он был
