Олег, черней тучи, уж садится к нему за стол, а в дверях появляется, час от часу не легче, докучливый Ванька Оголтелов. Господин Старчеусов, слава богу… Вы не в тюрьме… и этот крикун окаянный жив – никто его не сшиб… воскресенье… праздничный сон – до обеда… скорей оба за стол… Настасья, подавай, а я позвоню Марье Петровне – с утра у нее мать соборовал, дважды в год зовет. Марья Петровна, обошлось… обманное виденье… господин Старчеусов, Вы на машине? Нет? а ведь собирались за город… угнали? Пути Господни неисповедимы… поставьте большую свечу… конечно же не знал… вот и Марья Петровна хочет с вами говорить. Ужиха… Марь Петровна Ужова… возглавляет налоговую инспекцию в городе Коврове- Самолетове. Безнадежно махнув рукой, Олег Старчеусов принимается за еду. Иван Оголтелов следует его примеру – платит избавленный Божьим промыслом от узилища.
Эх Настасья, гой Настасья, отворяй-ка ворота: Федор Стратилатов идет. Ну ты, Олег, жох… ты что ж, в батюшкином сне Ивана насмерть задавил, а теперь хочешь от него рыбной котлетой откупиться? нет уж… ты человек богатый… ты теперь об Иване как о сыне родном пекись… такие кадры нам нужны… патриот и вообще голова. Вливайся в ряды военно-патриотического движенья, Олег. Пора наводить порядок… согласен? Как было не согласиться тому, кто несколько часов назад лишился только что купленной машины. Он тут же влился, и вступленье его было обмыто. Иван догадался помолчать – редкий случай. И без того хорошо… сыт и пьян и нос в табаке… тепло, светло и промеж господ.
Шофер остановил трехтонку на развилке и спросил необычных попутчиков: вам куда? Те наугад махнули прямо. «Тогда слазьте», – буркнул водитель. Пассажиры хотели было изменить свое решенье, но грузовичок не сдвинулся с места, покуда серебристые не сошли. Упрямец тут же газанул и скрылся из виду. Ребята поторчали немножко на развилке, ни дать ни взять парный памятник, потом зашагали туда же, следом за ним, направо. Долго ли коротко ли, встретился им стоящий на обочине наполовину облезлый серебристый танкист в наушниках, также в человеческий рост. Постамент изображал башню танка, ствол же грозного орудия стелился по земле. Шедевр этот, по-видимому, был твореньем рук, хорошо известных нашим двоим. Присев на ствол как на завалинку, путники предложили земляку закурить – тот не отказался. Звали его Олегом. Охотно оставил он постамент свой и влился в ряды.
Марь Петровна считает, что вкладом господина Старчеусова как именитого гражданина в общепатриотическое дело должно быть прежде всего восстановленье храма. Мненье ее обязательно к исполнению, иначе налоговых хлопот не оберешься. Выбрать же объект реконструкции мог бы, например, отец Венедикт – ему там и служить. Ну раз Марь Петровна предлагает… конечно, отец Венедикт положит все силы. Испуганные вороны взлетели с непокрытого купола уже восемьдесят лет как поруганной церкви Рождества Богородицы в деревне Кочнёво, полчаса езды от города. Человек успел родиться и умереть – так давно здесь не служили. Ничего, что шел октябрь, ничего, что лил дождь, ничего, что батюшка исповедовал по телефону, ничего, что Марь Петровна наезжала на малый бизнес, ничего, что мясо в старчеусовской лавке шло мимо санэкспертизы. Плевать на все – у темных кирпичных стен появилась надежда. Похолодало, подсохло, забрезжил просвет в тучах, и оттуда, сверху, склонны были смотреть сквозь пальцы на мелочи жизни. Вороны покаркали и замолчали, а рабочие гулко стучали топорами там, поближе к небу. Олег Старчеусов обещал большую премию, если подымут крест к Рождеству, и вторую – если закончат внутреннюю отделку к Пасхе.
Шли втроем по шоссе, четко печатая шаг – серый асфальт, серые тучи, серебряные они. Олег запевал, друзья подхватывали:
Первою болванкою попало танку в лоб,
Моего наводчика загнало прямо в гроб.
Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить,
В танковой бригаде не приходится тужить.
От второй болванки лопнула броня,
Мелкими осколками поранило меня.
Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить,
В танковой бригаде не приходится тужить.
Третью болванку загнало в бензобак,
Живым из танка вылетел и сам не знаю как.
Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить,
В танковой бригаде не приходится тужить.
Наутро вызывают меня в политотдел —
Что же ты, подлюга в этом танке не сгорел?
Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить,
В танковой бригаде не приходится тужить.
Я им отвечаю, я им говорю —
В следуйщей атаке обязательно сгорю.
Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить,
В танковой бригаде не приходится тужить.
Впереди слышался бойкий перестук молотков. Скоро из- за бугра показалась неказистая кирпичная церковь – купол ее уж вырисовывался новым дощатым каркасом. Рабочие, привычно бранясь, спешили управиться в назначенные сроки. Неизвестные герои поначалу засомневались, потом все же перекрестили топорно изваянные лбы – впрок, на пока отсутствующий крест. К церкви подкатил красный джип чероки, купленный Олегом Старчеусовым взамен угнанного черного. Началась суета – на троих прохожих никто и не взглянул.
Сенсация, вандализм: массовое оскверненье памятников минувшей войны в Ковровском районе… выездная сессия областной прокуратуры… непрерывный митинг патриотических сил на главной площади города, со сменой участников… пикеты военно-патриотических сил вблизи еще уцелевших мемориалов. Иван Оголтелов похудел и осунулся от непосильной ораторской нагрузки. Мы их вычислим… найдем… достанем… покараем… пусть трепещут. Это был звездный час Ивана – его демагогический талант рос и креп, будучи как никогда востребован. Женщины дарили ему хризантемы, и бесплатное столованье в заведенье около вокзала уж само собой подразумевалось. Вдруг поднялся шумок, сперва тихий, робкий… потом всё сильней, всё громче. Видели… встречали… шли втроем… курили, горланили… ночевали в стогу. И уж совсем несуразное: выкопали у дедушки Коли Федотова остатки картошки… пекли на его же незагашенном костерке… дед видел своими глазами и со страху окончательно слег. Канальство… а ведь Ивана чуть было не взяла в дом такая женщина… такая женщина… и все рассыпалось, не сладилось. Но Федор Стратилатов сказал: «Терпи, казак, атаман будешь… проделки нечистой силы. Церковь восстанавливаем… сатана лютует… обидно ему… вишь ты». Пикеты у мемориалов сняли – никому не хотелось повстречать среди ночи черта. И тут началась форменная свистопляска. Неизвестные солдаты то появлялись на постаментах, то исчезали. После их стали находить не на своих местах, и сами они менялись. То на поясе у летчика нарисовалась гипсовая фляжка, то к губе танкиста прилипла серебряная папироса. Памятники ходили друг к другу в гости – по утрам вкруг постамента хозяина пирушки подбирали гипсовые бутылки. К концу осени пошли шататься целыми шайками по проселочным дорогам, оставляя в раскисшем суглинке хорошо узнаваемые следы негнущихся подошв. После ноябрьских приехала комиссия из Москвы – долго заседала и ничего не решила. Дело передали в комитет по охране памятников культуры, где оно заглохло и окончательно потерялось.
Федора Стратилатова не послушать – себе дороже. Крыша через него идет, охрана у него в кулаке. Приходят из армии, идут свечку поставить – отец Георгий посылает к Федору Стратилатову. Тот устраивает в охрану, но подчиненье двойное: один платит, другой контролирует. Раз сказал – как о сыне родном пекись, надо печься. Этот оголтелый нарочно везде попадается, заглядывает в глаза. Вид – как сейчас из петли вынули. Пристроил его к реконструкции церкви, в помощь прорабу. Толку от дурака мало – весь пар ушел в свисток.
В ватнике, в черной вязаной шапчонке, на шее черный синтетический шарф, Иван, весь синий, лезет на колокольню – проем в кирпичном зданье, через который видно холодное небо. Кругом лежит притихшая, подстывшая земля. Надо там замерить, Олег будет заказывать колокол. Конечно, не с одной мясной торговли. Это лицевая сторона его бизнеса, а что с изнанки, никто не знает. Закрыт, не держит охраны, но Федор Стратилатов не промах – заслал Ивана. Вон, вон… там, у леса… идут… серебристые… один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь… целая банда. Едва не ломая ноги, Иван ссыпается вниз по винтовой лестнице.
Что, братцы, холодно? война не свой брат… холодно – полбеды… бывает ох как жарко. Сейчас огонь разведем. Федя, соколик, дай спички. Кто там, не отзвонив, с колокольни долой убрался? бесноватый, что Ивана с постамента сжил? пугнем его. Иван, дай-ка очередь по шесту, что заместо креста. Автомат у пехотинца Ивана больше, чем нужно, так уж скульптор накулемал, а уж шуму-то, шуму!
Иван Оголтелов сидит в поповском доме, у отца Георгия. Заикается, никак не может сказать поряду, что же произошло. Вышли из лесу… разожгли костер… стреляли по кресту… то есть не по кресту… его еще нет. Отец Венедикт, присутствующий при беседе, резюмирует: комитет по охране памятников культуры – это в пользу бедных… здесь бесовский соблазн… надо служить молебен. Отец Георгий с ним соглашается – богослужение совершается.
Подпольный водочный завод Олега Старчеусова по непонятному стеченью обстоятельств размещается в подгородней деревне Кочнёво, которую отец Венедикт назначил местом будущего своего служенья. Работают на предприятии сплошь только что демобилизованные парни. Состав непрерывно обновляется, чтоб не больно спивались. Никто к ним на территорию сунуться не смеет. А вот и посмели. Около полуночи караульный выстрелил в воздух, ребята в солдатском белье повскакали с коек. Кто-то дал очередь по лампочке в казарменной спальне. В темноте угловатые серебристые фигуры устремились на склад. Грабителей было около десяти, рабочих
