мясо. Барлеус часто бывает на пирах и свадьбах, где предается обжорству, много пьет, причем отнюдь не воду (друзья даже позволяют себе подшучивать над его «гидрофобией»). Он рассказывает им в письмах о своих кулинарных излишествах, о воскресных развлечениях, обедах, где ему подают «угря, жирного, как ляжки Клеопатры», снежно-белого окуня, «толстого, как зад Андромахи» леща и запретную зайчатину с ее черной кровью. «Разве и сам я не заяц?». Отношение Барлеуса к еде подтверждает наш вывод о приверженности меланхоликов к перееданию, точнее к обжорству. Приступы чревоугодия заканчиваются рвотой, и он, по его словам, «блюет хандрой».
Письма друзей полны сочувствия. Они пытаются действовать лестью («страдание — удел избранных»), прибегают к похвале («все с глубоким уважением отзываются о твоих лекциях»), дают советы («не усердствуй, слушатели не оценят твоих усилий»).
В ответ Барлеус брюзжит и жалуется. Он вновь и вновь пересказывает историю своих страданий: сначала я перенапрягся, потом почувствовал недомогание, страх и потерял веру в себя; теперь мною овладели немота и безразличие — я ни на что не способен.
Повторные утешения друзей: меланхолия есть печаль, которой подвержены великие души; приезжай навестить или отправляйся путешествовать, развлекись и развей тоску!
В письмах Барлеуса начинает просвечивать лучик надежды: «Я потихоньку возвращаюсь к жизни». Но он подчеркивает при этом, что напряжение, связанное с преподавательской работой, ему пока не под силу. «Мне не хватает воздуха. Было время, когда я даже не мог говорить, только отвечал односложно и без души. Теперь я по крайней мере могу перевести дыхание, и мой голос постепенно вновь обретает звучность».
Несколько месяцев спустя Барлеус возвращается на кафедру. Но он еще слаб, и тщательная подготовка лекций тяготит его. «Я не могу, как прежде, просиживать далеко за полночь над книгами, — жалуется он. — Мое здоровье расстроено, я пренебрегаю супружеским долгом. Будь моя воля, я бы плюнул на преподавание, кафедру и ученых мужей, Аристотеля и Платона, на всех... и бросился в объятия моей обожаемой шлюхи — поэзии».
После этого Барлеус еще дважды будет переживать тяжелые периоды меланхолии. Складывается впечатление, будто мрак вокруг него постепенно сгущается. Особенно мучительны навязчивые идеи. Под воздействием черной желчи воображение воспаляется и искажает действительность, наполняя душу человека ужасом и отчаянием, окружая его кошмарными видениями и галлюцинациями. То Барлеусу кажется, будто он сделан из стекла и может разбиться на куски. То он представляет себя слепленным из масла и боится растаять. То страшится встать на ноги — они соломенные, не выдержат его вес. «Я не могу стоять, — пишет он, — друзья, поддержите меня!» То он вдруг прячется от мнимых преследователей. Один из коллег Барлеуса рассказывал, как однажды профессор не явился на лекцию. За ним послали людей. После долгих поисков Барлеус нашелся в дальнем углу дома — скорченный и еле живой от страха.
К четвертому периоду меланхолии мрак становится непереносимым. «Более полугода я пребывал в полнейшем молчании, как рыба... я застыл и был недвижим, будто столб или камень. Я был Морфей, создатель диковинных снов и химер... Я посетил царство Утопии, был повсюду и нигде, я странствовал без цели, находясь в рабстве своих фантазий».
Несколько недель спустя Барлеус неожиданно умирает. Друзья предполагают, что причиной смерти может быть taedium vitae — усталость от жизни.
Судя по всему, Барлеус страдал от депрессии в современном значении этого слова. Диагноз подтверждается периодичностью погружения во «мрак» и некоторыми симптомами. Все начинается с беспокойства и бессонницы. Мысли гложут и не дают покоя. Человек прячется и испытывает растущее отчуждение, повседневные дела становятся в тягость. Организм дает сбой, грудь давит, дыхание затруднено, пульс замедляется, во рту пересыхает. Перебои с дыханием рождают панический страх. Сознание собственной слабости невыносимо.
Не напоминает ли вам это психическое выгорание? Отличный пример того, как человек XVII века «сгорел на работе». Его «добили» непрерывное интеллектуальное напряжение, необходимость постоянно совершенствовать уровень лекций, ответственность перед публикой и требовательность к самому себе, доводившая его до состояния паники. Весьма не типична для того времени душевная ранимость Барлеуса: он остро реагирует на любые, даже малозначительные события, такие как упомянутый выше инцидент со стражниками или обида на брата.
Однако чтобы понять меланхолию иначе, чем ее понимаем мы, нужно научиться переживать ее иначе, чем переживают сейчас.
Скажем так: физические проявления меланхолии принимают форму, которую предлагает соответствующее время. Начиная с античных теорий о взаимодействии жидкостей организма и кончая современным когнитивным подходом, все научные модели во все времена влияли на восприятие действительности конкретным человеком27. Иными словами, есть связь между тем, как меланхолия описывается учеными и как она переживается (и наоборот — между тем, как она переживается и как затем осмысливается в научных кругах). Ян Хакинг назвал это «эффектом петли» (looping effect) 28. В XVII веке медицина считала чувства телесным проявлением: якобы они вызываются жидкостями, которые кипят и бурлят в организме, стремясь вырваться наружу. Это движение, как пишет Левинус Лемниус в трактате «Тайные чудеса природы» (Occulta naturae miracula, 1559), может привести к изменениям тела, к тому, что оно «становится другим»29.
Более специфическое объяснение меланхолии предлагает теория черной желчи и изучение двух чувств, неразрывно связанных с этим состоянием: отчаяния и ужаса. Барлеусу казалось, будто его тело погружается в поток черных паров и растворяется в нем. Мысль о собственной уязвимости навязчиво преследовала профессора. Отсюда представление себя самого в виде стекла, масла, глины, соломы, то есть веществ, отличающихся непрочностью, мягкостью, готовых в любую минуту треснуть, растаять или сгореть. Сходные галлюцинации посещали тогда многих меланхоликов, причем имеющиеся свидетельства относятся не только к XVII, но и к XVIII веку30. Когда Линней рассказывает о людях, которым иллюзия собственной хрупкости и непрочности мешает вести нормальную жизнь, трудно понять, говорит ли он со слов очевидцев или описывает собственные переживания31.
Выясняется, таким образом, что переживания заразны. Ведь меланхолия, как доминантная структура чувств, во времена Барлеуса постоянно была на виду. В Англии наибольшую популярность приобрела суицидальная форма меланхолии, что видно из краткого комментария современника: «Не проходит и недели, чтобы кто-нибудь не повесился, не утопился в Темзе, не перерезал себе горло или не размозжил череп пулей». Свидетельства самих меланхоликов не могут не вызвать глубокого сочувствия: «Я испытываю ужас, ложась в кровать, и просыпаюсь в отчаянии»32. А вот отрывок из книги английского сатирика Сэмюэла Батлера:
«В голове неразбериха, кажется, будто это дом, осажденный злыми духами и призраками, которые пытаются изгнать оттуда всех и вся, оставив после себя гибель и запустение. Сон и явь переплетаются, их уже не отличишь друг от друга. <...> Газы и испарения затуманили и затянули дымкой мозг, который теперь напоминает черную от гари комнату, и не способен к принятию решений, и не знает, что правда, а что нет. Душа копошится в теле, как крот во мраке, и выбрасывает наружу плоды собственного воображения. <...> Кажется, будто ты из стекла, и можешь в любой миг разбиться на части. Каждая мысль, пришедшая в голову, застревает там, словно гвоздь, и чем больше ее обдумываешь, поворачивая и так, и эдак, тем глубже она застревает»33.
Хотя многое из сказанного узнаваемо — страх, неуверенность, навязчивые мысли — форма и содержание меланхолии XVII-XVIII веков лишь приблизительно могут быть переданы в современных категориях. Бездонный страх и повторяющиеся случаи сравнения себя со стеклом, видимо, отражают некий особый страх перед концом бытия. Он вызван апокалипсическими настроениями того времени, ожиданием глобальных несчастий и катастроф: небо рухнет на землю, земля расколется, воды выйдут из берегов. Черная меланхолия выстраивает из видений целый мир — меланхолический театр ужасов. Видения, связанные с собственным телом, находятся на грани психоза: человеку представляется, что у него отвалилась голова, усохла и сжалась кожа, тело разорвалось на мелкие кусочки или растворилось в воде34. Не исключено, однако, что мы чересчур драматизируем переживания прошлого. Возможно, в то время страх быть разрубленным на части или обезглавленным был так же обычен, как
