престол!
– Ты еще мал, сиди при бабке в Киеве и забавляйся играми, – ответил Святослав.
– Мне ведомо… Все ведомо! – вскричал обиженный. – Рабичич я, рабынин сын, и потому княжения лишаешь!
Удельные князья, посадники, бояре – все замерли. Все изначально знали, что княжич отца не убоится, удел потребует, и теперь ждали его гнева. Верно, опалит младшего сына вкупе с матерью, велит в тайный схорон отправить под надзор, чтоб распрей не было. Однако Святослав приблизился к Владимиру, тряпицу ему подал – клок ткани черной.
– Возьми, се я привез тебе – моя добыча. Княжич взял, смущенно поднял очи.
– Что сие значит?.. Паволока…
– Не паволока – суть забрало кагана, – с терпением бесстрастным промолвил князь. – Он образ свой под сей тряпицей прятал, считая, что сакральный. И лето позрит – в тот час же и умрет. Я позрел, и видишь, жив остался, а каган мертв. А образом он был – ну сущий зверь. Забава знатная, да токмо что – увы! – забава.
Владимир смял забрало и на пол бросил.
– Я взрослый стал и боле не играю! Дай мне престол!
– Дал бы, коли бы зрел не отрока, но мужа, – ответил князь. – Ну кто тебя возьмет? Кто пустит княжить? Ты и меча-то не держал в руках.
– Мы возьмем! – вдруг заявил посол – боярин новгородский. – Вкупе с его матушкой и дядей, сиречь, Добрыней.
Се сговор был! И Святослав позрел, что станет, если Владимир утвердится в Новгороде: имея за спиной строптивых северян, извечных спорщиков за главенство престолов, он попытается унизить Киев, чтоб самому подняться над старшим братом…
Не избежать вражды…
И вновь в гриднице никто не смел иль не хотел дохнуть. В тот час неведомо откуда пришла волхвица, старая Карная, и зашептала князю:
– Не допускай Владимира к престолу! Хоть к новгородскому, хоть к иному. Не вольный он рожден – суть раб! Отправь из Киева вкупе с Малушей, Добрыней и холуями ихними. В опалу, под пригляд! Как токмо невольник править станет – изрочит рок Руси. А еще Владимир! С сим именем во веки веков не след и близко подпускать к престолу русскому. Они беду несут! Неслыханный позор и смуту, ибо желают миром вол о деть, – крючковатым пальцем уперлась в княжича. – Он принесет чужих богов и старых свергнет! И назовет себя не князь – каган! Нет, Святослав, он в Киеве забавы не чинил – к престолу золотому примерялся! Все зрю! Коли мне не веришь, спроси у жен из племени раманов!.. А через тыщу лет придет еще один Владимир и приведет хазар!..
– Умолкла бы, старуха! – прервал ее князь. – Кто звал тебя?
– А я незваною хожу! И ведаю, в который миг и где мне бысть должно!
Волненье в гриднице как эхо прокатилось: одни кричат – послушай ее, князь! Другие шепчут – взашей, гони взашей! Она же мечет раздор меж братьями, бросает семена обиды, кои прорастут и пустят стебли. Нет рабства на Руси, а знать, рабов! По древнему закону народов Ара всякий плененный и обращенный в рабство свободен суть, коли жену возьмет из вольных и на земле осядет. А коль жена – рабыня, то, взятая свободным мужем, чиста будет и равноправна, и дети, ею рожденные, уж подлинно свободны, и нет правила такого, чтоб обижать за корень рода!
Но те, кто за Карнаю, спорят: де-мол, все так, закон есть и правила известны, да касаемы они простых родов – не княжьих. Недопустимо, чтоб народом вольным правил властитель, в коем кровь заквашена невольной сутью. Мать же Владимира – Малуша, весь род ее рабы до третьего колена и привезена на Русь вкупе с братом Добрыней покойным Игорем, который отбил их у хазар в сражении. Где же хазары взяли, никто не ведает. Минет год, столетье, и сущность рабская проявится в наследниках, под дых ударит, боком выйдет. Она, как тайная болезнь, живет подспудно много лет и в самый трудный час с ног валит. Кровь, как известно, имеет силу и суть сакральную, вкупе с душой она владеет человеком, поступками и помыслами. А во Владимире невольничья порода видна слепому, и кровь отравлена: инно бы рвался княжить? Инно бы требовал с отца удел и власть? Ведь токмо раб так жаждет править; для вольного сия стезя – великая обуза, бремя.
Князь слушал их и более смурнел. Не дай Владимиру престол, не отпусти его на северные земли – начнется распря, пойдет искать: эвон взбагровел и отроческий глаз налился кровью. Нет, в самом деле повзрослел и ярость в нем крута, киплива. На братьев зрит и мысль о мести тешит… И новгородцы своевольны поелику вступили в сговор, замыслили взять себе сей худородный отпрыск, знать, есть тому причина и не отступят. Или зная, что Святослав не даст, уйти хотят из-под власти Киева, призвав себе со стороны? Сего допустить нельзя, не мир исполчившийся, так сами Русь разорвут… Но велика ль беда, что княжич сядет на Полунощные земли? Возвысит Новгород над Киевом и стольным назовет? Правленье вечевое утвердит по землям русским? Лиха ль беда?.. Пусть потягаются, пусть установят истину, и если на крови не замешают сей спор, лишь польза будет для Руси.
– Коль просите – не постою, возьмите, – решился Святослав. – Да зрите в оба, как бы из веча вашего не сделал каганат. Мал он еще и любопытен, с огнем играет, забавы чинит…
– Мы вскормим себе князя! – сказали новгородцы. – А будет баловать – прогоним, нам не впервой.
Волхвица стукнула по лбу князя:
– Сам не играй с огнем…
И в тот же час пошла, а Святослав за ней.
– А ты куда же? – бояре не стерпели. – Русь сыновьям оставил, себе ничего не взял. Сего в вашем роду от Рурика и близко не бывало!
– Как мне сидеть на киевских горах, когда супротив нас весь мир поднялся и токмо часа ждет, чтоб Русью овладеть и утвердить здесь свой порядок? Не сдержим супостата, не отстоим своих воззрений на человеческую суть – погибнем в роскоши и злате. Должно быть, вам известно, как червь сей исподволь снедает душу, ужель не испытали сами? Нам ли, даждьбожьим внукам, поклоняться кумирам, кои воздвигаются рабами? А посему след утвердить своих. Себе не взял ни власти, ни земель. Далече мой престол, пойду и сяду там, где мне должно править. И дверью хлопнул…
17
Мир следил за ним, как хищный зверь за своей добычей, которую не просто взять, но взявши, можно насытить брюхо. Князь чуял сей львиный взор и зрел оскал, и слышал рык угрожающий, но шел на Балканы, где был его престол. Скорей всего сам император Цимисхий напал бы на него в дороге, из засады, однако Святослав вел с собой дружину в десять тысяч, а царь византийский помнил, как русский князь, имея тысячу полуголодных, истощенных воинов, взял на копье Переяславец и все города булгар.
Сейчас же видел дружину в десятеро больше и знал, почему гридни княжеские едут без кольчуг и лат, в одних рубахах. И посему готовил западню близ Переяславца. Хазарский каган, оправившись от бегства под булатом князя, собрал рассеянную Тьму и вновь пришел к своему брату – булгарскому царю без скипетра и державы. Тот вмиг забыл все свои клятвы Святославу, ибо по законам Тогармы присяга, данная властителю чужого рода, не имеет силы, и клятвопреступление грешно, коли творится против сородича.
Не князю русскому, но кагану был братом царь булгарский, и оба – сыновья Тогармы.
Совокупив полки, они пришли на порубежье и затворили путь Святославу на Балканы. Сорок тысяч войска, укрывшись среди камней и скал в горах, лежали, не дыша, и поджидали князя, а за его спиной, в трех поприщах, неотвратимым мерным шагом шагали легионы Цимисхия, готовые отрезать обратный путь и раздавить Дружину Святослава, как давят виноград. Князь же не изведал западни, хоть и ежечасно взирал на звезду Фарро, светившую над окоемом: мерцающий сей светоч не багровел и не окутывался пылью – знать, путь свободен. Боги с небес все зрели и молчали, вкушая дым травы Забвения…
