– Малуша-ключница, его жена и мать Владимира, – угрюмо сказал царь. – При ней Добрыня…
И это все пустое. Рабыня любит Святослава и готова глотку перегрызть даже своему сыну, коль он на князя посягнет. Мне ведомо, что есть любовь рабыни к господину. Забудет, кто послал и с какой целью… Жена сия непредсказуема, ибо подвластна не хозяину, а космосу.
– Нет, император мой. Се не Малуша…
– А кто?
– Се муж. И воевода знатный.
– Знать, Свенальд! Я с ним сражался при Игоре, когда водил кентурию… К нему я тоже слал послов. Он умертвил или способствовал погибели всем трем князьям Руси из рода Рурика. А Святослава отказался выдать. Сказал, он люб, служу за веру.
– Что предлагал ему?
– Что можно предложить, коль златолюбец? Хотя и в прошлом?.. Много давал, не согласился.
– За веру потребна цена другая…
– Не согласится выдать князя! Он в старчестве сошел с ума!
– Цена! Во всем важно, какую цену назвать! Кому и в чем.
– Ты предлагаешь разорить Империю?
– Обогатить ее. И за обиды воздать. А ты в уплату долга свои легионы приведешь на устья рек и берега морей, где мы рабами были – суть господами над миром. Ужель ты пошлин не платил хазарам?
– Я бы привел… Но чем возьмешь Свенальда?
– Старшие сыны князя во гневе на Люта, от коего он бежал и ныне скрывается, – поведал каган. – Подставлю им Свенальдича… А он последний сын Свенальда, рожденный от жены любимой, обиды не простит, в отместку выдаст князя.
– Добро, – помедлив, согласился царь. – Покончишь со Святославом – главу его доставишь мне.
– Нет, император. Глава его принадлежит ни мне, и ни тебе.
– Кому же?
– Тому, кто правит миром.
По обыкновению, вернувшись из похода, Свенальд убрал коня, отмыв его от вражьей крови, после чего меч отточил: то ли латы у ромеев крепче стали, то ли булат слабеет от времени – зазубрины на лезвии, как стариковский рот. Исправив все дела, он ощутил тоску: недоставало священнодейства, ритуала, когда он, получивши мзду за ратный труд, прежде чем отправить ее в землю, уединялся в киевских хоромах и не являлся день, два, три – смотря сколько получил за труд. Никто не ведал о сей страсти, даже старая служанка, когда он запирался в своих покоях, не смела постучать и оставляла пищу и питье под дверью.
А воевода старый бросал на пол ковер персидский, вытряхивал суму со мздой и, на колена опустившись, рукою бережной сначала злато разбирал, раскладывал по чести, и лишь затем, подобно ювелиру или старьевщику, рассматривал монеты. Были затертые, так что не различить, чья она и кто изображен, были совсем древние, отрытые из кладов, курганов и гробниц; и были новые, на коих чеканный профиль нынешних царей, князей и королей блистал и радовал бы очи, однако же Свенальд такие в тот час же отбирал и засыпал в горшок. Ему приятны были те, что постарше. Наемник старый за жизнь свою во множестве позрел монет всех стран и государств, и узнавал на них властителей, как свою родню. Порой, колдуя над златом, он вел с ними беседы и вспоминал, с кем воевал из них, сколь войска было на ратном поле и кто победу одержал. И выходило, со многими он бился, и многих победил, и многие его одолевали, но он обиды не держал – лишь усмехался.
– Добро досталось шестопером, – и тер плечо.
Порой он так и засыпал подле ковра со златом, а вскинувшись от сна, слюну, истекшую из уст, дланью утирал и вновь приступал к царям.
Искал того, кто правил стороной родной. Найти б его, и в тот же час нашел бы отчину. Но сколько б не воевал, в каких бы землях не был и сколько б мзды не получал за службу – так и не встретил той монеты, которую зрел в детстве, и голос чей-то говорил:
– Се наш древний царь. Позри, каков!
Теперь же, пойдя служить за веру, Свенальд не получал монет, но страсть искать своего царя осталась. Близок был смертный час, а стороны родной так не сыскал. Умрешь в чужой земле, и кто будет рядом в тот час, такую и тризну справят. Коль крамольники – сожгут в ладье, христиане – зароют в яму, а то и не познав кто он от рода, бросят на поживу зверю. И погибнет душа, ибо пути лишится. При жизни все бродил по свету – и после смерти бродить, да токмо уж во тьме… Уединившись, как и прежде, он память свою терзал, стараясь вспомнить приметы родины кроме тех, что в голове остались – запах сосны, овчарни и горючего камня. Лежал и думал, и мыслями бродя далеко, вновь возвращался к Святославу.
Сказал, на вы пойду и буду биться с Тьмою. Пошел и бился, и победил, но зачем сюда явился, к булгарам? Там отчая земля его, в Руси, на киевских горах, а на Балканах суть чужбина! Так нет, сел на престол и княжит, и говорит – се середина земли моей… Ужель и он не знает, где сторона его? Ужель и он бездомок и тоже ищет отчину? Беда, коль эдак… Хотел ведь послужить за веру, бескорыстно, чтобы понять, стоит ли сторона родная выше злата? И там, в донской степи не понял, и здесь. Князь печенежский, Куря, напал на Киев и чуть не взял его, а Святослав и шагу не ступил, дабы помочь, словно град стольный для него чужая волость. Добро, хоть Претич подоспел…
Бездомок, истинный бездомок!
Иль отчина его не суть земля, а небо? Молва же ходит, будто князь – сын бога Рода…
В часы раздумий сих Свенальд вдруг шорох услыхал за своей спиной. Дверь в воеводские покои затворена была, а тут ровно шаги слепого – там остановится, там на стену наткнется.
– Эй, кто там бродит?
– Да это я пришел, – послышался знакомый голос.
Свенальд оборотился, замер: слепой купец стоял! Все тот же плащ затрапезный, седая борода и голова на месте.
И вспомнил воевода, в который час по русскому поверью покойники приходят. Однако же не дрогнул, а токмо усмехнулся, заперхав горлом:
– За мной явился?
– Не за тобой – к тебе, – гость нащупал лавку и тяжко сел: верно под плащом два пуда злата. – Позри, я жив и тень от меня идет…
– Но я же убил тебя! И голову отсек! Сей утлый человек вдруг засмеялся зычно, ровно жеребец заржал.
– Убил?.. Се верно, и голову отсек! Да не меня – мою седьмую суть!.. А сутей множество, и посему меня убить нельзя.
Уняв же трубный смех, вновь скрючился, повиснув на посохе из мирта. Свенальд к нему приблизился, за бороду рванул – нет, на шее голова! И даже следа нет…
– А ты, я слышал, нынче пошел служить за веру – не за злато?
– Уж не перекупить ли ты пришел? – воевода приподнял гостя – легкий, ровно пустой кошель с- под злата…
– Кто нанялся за веру, тех грех перекупать, да и не сыскать мне столько злата.
– Зачем же ты явился? Ведь неспроста забрел!
– Я весть принес худую…
– Худую весть? – Свенальд оставил гостя. – Мне уже столько лет, что вести всякие лишь просто вести. Добро ли худо – все едино…
– Не весел что-то, воевода! А ведь за веру воевать приятно, не так ли?..
– Ну, говори, чего?
– А вдругорядь не станешь убивать? Весть-то дурная!
– Да вас же, оборотней, разве перебьешь? Добраться бы до первой сути!..
– Твой сын любимый, Лют именем, пал ныне от руки Олега Святославича. Достал его мечом и снес голову, как ты когда-то моей седьмой сути. И на кол повесил в своем Искоростене. А тело волкам бросил.