«желтой» газетенки? Чтоб лишнего не разнюхал, не разболтал? Да кому вы здесь нужны?! Разве что, если в полнолуние, собравшись на главной площади (у вас вообще главная площадь в селе имеется?!), будете сжигать портреты Президента да антиправительственные частушки распевать!.. А так — да кому вы сдались, елки-моталки!
И кому нужен он, Игорь Всеволодович Остапович, чтобы трижды (трижды!) запугивать его и отваживать от этой деревни? Разве что какой-нибудь врач-подонок с толстым кошельком опыты ставит, проверяет психику журналистскую на выносливость…
Ох, ну и бред!..
А чего это, кстати, так тихо стало в комнате? Вроде раньше если не храпели, так хоть дышали, а теперь…
Игорь осторожно приподнялся на локте.
Его кровать находилась за шкафом и секретером, поставленными посреди комнаты и разделявшими ее на две части. В большей спали Юрий Николаевич и племянник, в меньшей — кроме Остаповича, хозяева. Лежал Игорь в самом углу, так что видеть перед собой мог окошко, а за ним — часть цветника.
Теперь Остапович поспешно обернулся — но во тьме ничего не разглядел. Только когда поворачивался, показалось, будто за оконом кто-то шевельнулся.
Игорь взглянул туда — нет, никого. Наверное, ветер колыхнул стебли высоких цветов, похожих на подсолнухи — вот и почудилось.
Но почему в комнате так тихо?
Спустив ноги с кровати, он впотьмах нашаривал тапочки — и внезапно почувствовал чужие взгляды.
Повернулся, медленно, стараясь не делать резких движений.
Все семейство Журских, даже пацан, стояли, перегородив узкий проход между кроватями и стенкой шкафа.
— Што гэта… — начал было Игорь.
Осекся.
Они улыбались, и теперь, в лунном свете, пробившемся сквозь сплетение подсолнухоподобных цветов и занавески, стали видны острые клыки, заостренные уши и вдавленные носы.
Старуха потянулась к Игорю рукой — и тот в паническом ужасе отшатнулся, понимая, что никуда, в общем-то, от нее не денется, от этой поросшей шерстью, когтистой лапы!
…Проснулся он от крика.
Чужого крика.
Юрия Николаевича разбудила настоятельная необходимость прогуляться — в сторону деревянной кабинки, что в саду. Полусонный, он накинул на плечи рубашку и побрел в нужном направлении.
Уже возвращаясь, Журский отметил некую странность, но в чем дело, еще не понял. Догадался лишь когда разувался в «печной» комнате, под вешалкой, где обычно оставляли обувь, прежде чем войти в комнату «спальную».
Максовых кроссовок не было.
Одного взгляда на кровать племянника хватило, чтобы подозрения превратились в уверенность: мальчишка-таки успел проснуться раньше остальных и уже куда-то сбежал.
— Черт!
На крик из-за перегородки выбежал Остапович, дико вращая глазами.
Юрий Николаевич рассказывал о случившемся, одеваясь и мысленно проклиная самого себя за безответственность.
— Чаго, цикава, ты хвалюешся? — удивился (или сделал вид, что удивился) журналист. — Ну пайшоу хлапчына пагуляць. Дык не у леси ж жывем, ваукоу няма. Чаго хвалявацца?
Пришлось смолчать.
Но минутой позже Журский вспомнил о «странности», не дававшей ему покоя, и разразился громкой тирадой неприличностей.
И вместо того, чтобы объяснять другу суть происходящего, поволок его во двор.
После ночного дождя следы в грязи рядом с умывальником были очень хорошо видны.
— Видишь вот эти отпечатки? Явно кто-то чужой.
— Ты што ж, усе адбитки абутку, яки у доме есць, знаеш? — Остапович был само воплощение сарказма.
— Нет, но… А-а, ладно. Какая, в общем, разница? Ясно, что хлопец куда-то смотался. Может, мама его видела?
И они отправились на огород искать Настасью Петровну.
А Рябый, удивленно наблюдавший за людьми, вернулся наконец к себе в будку, чтобы доесть сушку.
— Ты чаго сення якийсь прышыблены?
— Сон дурацкий приснился, — Макс вздохнул и покрепче ухватился за велосипед (ему выпало ехать на багажнике). — Зато проснулся вовремя. То есть, раньше дяди с корреспондентом.
— Я-асна… А мне сны амаль не сняцца.
— Это тебе так кажется. Наверное, просто не запоминаешь.
Дениска спорить не стал.
— Можа быць. Але мне часто сницца жыцце.
— Это как? — растерялся Макс.
— А так. У снах жа бувае такоя, чаго на самам дзеле быць ня можа. А я бачу тое, што быць можа… магло б, кали гэта здарылася — там, дзе я гэта бачу…
— Ну ты наговорил. Ничего не понимаю.
— Я тоже, — вздохнул Дениска. — Давай лепей паспяшым, а то скора бабка или твае родзичы пачнуць нас шукаць. Дык каб меней их хваляваць…
— Да и в «легенду» ж нужно вписаться, — подхватил Макс. — Иначе…
— Привет, хлопцы!
На дорогу выбежал взъерошенный Захарка.
— Куды гэта вы у такую рань?
— Так, — отмахнулся Дениска. — Праветрицца вырашыли. А што там Аксанка? Шчаненка не знайшли?
— Не-а, — сразу помрачнел Захарка. — Учора цельный дзень шукали — як у ваду… А што, сення ваш карэспандэнт будзе штось рабиць?
Макс иронически хмыкнул:
— Еще бы! Что ж ему, в потолок плевать?
— Дык выхадныя ж…
— У поли ж працують, — вмешался Дениска. — Вось и ен будзе. У поли.
— А…
— Выбачай, дагаворым иншым разам!
Приближался лес, наплывал гигантской зеленой волной, этаким замершим на мгновение цунами, готовым в следующее мгновение обрушиться и смять, растерзать, уничтожить — и пронестись дальше, оставляя за собой обломки и клочья…
— Жутковато! — поежился Макс. — Еще туман этот…
— Ды и мокра, напэуна. Пасля начнога-та дажджа.
Казалось, лес доверху, до самых макушек, залит густым белесым напитком, тягучим и вяжуще- сладким на вкус.
«Какая гадость. Ну ничего, камень у самой дороги, отыщем!» — Макс скомандовал остановку, едва завидев знакомые папоротниковые заросли. Во всяком случае, заросли очень напоминали те, у которых он во вторник видел ящерицу (а уж с нее-то все и началось!).
