непослушные?
Да, признавал Игорь, с дисциплиной, конечно, надо что-то делать, он не потерпит самодеятельности. Но и один с постоянным наблюдением не справится, поэтому…
Короче, согласны?
Согласны.
— Скажице, — неожиданно подал голос Дениска, — а чаму у вас руки у зямли?
Вот так! Один — будущий адвокат, второй — будущий следователь.
— Падняцца хацеу, а берег крутый — вымазауся.
Не рассказывать же, в самом деле, про тот холмик-могилку! Поначалу-то решил, какую-нибудь вещь закопали, а когда разрыл (благо, неподалеку отыскался подходящий камень) — ахнул.
Свежий трупик щенка: не повезло зверенышу, сверзился откуда-то и сломал себе позвоночник.
И можно подумать, наткнулся на беднягу случайный прохожий да и закопал…
— но нет! И не то, чтобы там лапа у щенка отгрызена или… короче, трупик целый.
Вот только полностью выпитый, досуха. Ни капельки крови в теле не осталось.
Бедная девочка, она еще, наверное, долго будет искать песика!
Конечно, может, она его нашла и закопала… хотя вряд ли.
А ведь явно могилку рыл человек!
…Впрочем, об этом Игорь мальчишкам рассказывать не стал.
— Уф! Добра банька! — Хворостина, загорелый, немного обрюзгший, шлепнулся голым задом на пенек, утер широкой ладонью лоб, стряхнул капли на землю. — А што ж сваих не пакликау, га, Карасек?
— А я им воды помог наносить, тоже, небось, сейчас топят, — Юрий Николаевич устроился на соседнем чурбачке и махнул рукой. — Да и городские они, Витюха. С непривычки в чужую баню…
— Ну да, асобныя ванны, цывилизация. Разумеем. А можа, — добавил он, помолчав, — и правильна ты гэта зрабиу, што адзин прыйшоу. Размова есць.
— Вот видишь, — они немного выпили, хоть и под плотную закуску, а все равно после первого пара говорить было тяжеловато. И соображать. — Кстати, я бы тоже с тобой поговорил кое о чем. Но это — попозжее.
— Ну — тады давай па другому разу и у хату.
Так и сделали.
В доме у Хворостины было уютно, так что хотелось утонуть в кресле, вяло цедить из кружки крепкий чай и ни о чем не думать. Жена Витюхи, приятная толстушечка — Вольга из Мховищ, поняла, что разговор намечается серьезный, мужской — и, убедившись, что на столе царит порядок, ушла куда-то по своим делам. Кажется, телевизор смотреть (Хворостина с теплой смешинкой жаловался, мол, «кины слезные любит, спасу нет»!).
А мужики, значит, принялись за разговор.
Поначалу он не клеился: Витюха, тоже «утомленный» выпитым, все никак не мог толково начать, говоря о вещах малозначительных, вспоминая какие-то приключения их давней, мальчишечьей поры. Юрий Николаевич терпеливо слушал и не перебивал, поскольку и сам не был склонен сегодня к серьезным беседам.
— …А памятаеш, як Рыжань… — захлебываясь от восторга, заливисто хохотал Хворостина, — … Рыжань-та…
И вот тут умолк.
— А знаешь, Юрась, я ведь гэта пра Рыжаня и хацеу пагаварыць. Памятаеш, што з им здарылася?
Помнить, в общем, особенно было нечего. Хотя история печальная — пропал зверь, искали-искали да не нашли.
Гуляли тем летом всей командой у Струйной, далеко, за лес ходили. Уже возвращались по-над берегом, почти до кладбища добрели, когда Рыжань сорвался с места и с лаем умчался куда-то вперед. Ну, никто особенно по этому поводу переживать не стал, поскольку пес был хоть и непослушный, но после всех своих «самоволок» домой неизменно возвращался.
Дошли до моста — нету собаки. Решили, что побежал на подворье, хозяина не стал дожидаться (мог и такое учудить). Или череду отправился встречать — вон она, уже виднеется на горизонте…
Одним словом, искать не стали.
А на второй день явился к Семенке с Юрасем Хворостина, бухнулся на лавку под окном, дрожащей пятерней зарылся в растрепанные волосы: «Прапау, хлопцы, Рыжань!» Утешали, искали, уговаривали, мол, блажь песья напала на зверя, погуляет и вернется.
Хотя почему-то каждый уже знал в душе: не вернется.
Не вернулся.
Вот и вся история, таких в каждой деревне — пучок на любом подворье расскажут.
Хотя говорить, в общем-то, и не о чем.
Кряхтит Витюха, лицом краснеет, мучается своей «историей», словно встала та поперек горла хлебной коркой — и ни туда, ни сюда. Но главное начать, потом будет легче. Хворостина вслух вспоминает, как пропал Рыжань — и вдруг, неожиданно оборвав себя, впивается в Юрия Николаевича треснувшим взглядом:
— А знаешь, Карасек, я яго знайшоу тады. Пазней, дзен праз пяць…
Журский слушает — и отказывается верить! Выходит, некоторое время спустя после пропажи Рыжань еще оставался жив. А потом…
Витька наткнулся на тело пса у самой кромки леса; сначала показалось: спит, мерзавец, набегался где-то, нахулиганился вволю и дрыхнет! Свистнул
— не слышит. Подошел поближе (а в груди — дурацкие мысли и черные предчувствия), посмотрел.
Мертв был Рыжань, о том говорили и перебитая шея, и вывалившийся потемневший язык. Крови, правда, не осталось, ни капельки.
Отмахнувшись от ленивых, словно разжиревших после знатного пиршества, мух, паренек опустился на колени перед телом друга. И лишь тогда заметил две дырочки в свалявшейся шерсти, у горла…
— Я тольки потым дагадауся, што той, хто зрабиу гэта, мог быць непадалек!
— Хворостина, хоть с тех прошло много лет, зябко потирает руки.
Юрий Николаевич наблюдает за тем, как тянется приятель, чтобы налить себе еще чарчину домашнего вина; он ждет и не торопит Витюху, потому что догадывается: все, только что услышанное им, лишь прелюдия.
Так и есть! «Накатив», Хворостина принимается рассказывать о вчерашних событиях, когда у дочки Оксанки потерялся щенок.
И снова Журский не перебивает друга, не спрашивает, с чего тот решил, будто давняя пропажа и странная смерть Рыжаня связаны с бедолагой-щенком.
Через пару минут Витюха объясняет сам.
Другой бы рассказал — ни в жизнь не поверил бы Хворостина… так видел ведь «на власны очи». Утречком, у речки наткнулся на трупик.
— Я яго и закапау — навошта дзяцю такое бачыць! Ды й даросламу…
В принципе, ничего особенного: может, щенок упал где-нибудь, сломал себе хребет, дополз до берега и испустил дух. А что крови в теле не осталось, так это еще, наверное, не каждый и заметит. Равно как и две дырочки в районе песьего горла…
— Што гадаеш, Карасек? Што скажаш? — напряженно спрашивает Хворостина.
— Хреновы наши дела, старик. Но ты сам знаешь, как себя вести.
— А ты? Ты и плямяш твой, и гэтый, карэспандэнт. Чаго вам тут заставацца? Ехали б, ад граха далей…
