вспоминает, что в 1970 году, когда США посетила правительственная делегация из СССР, самый эффективный результат переговоров был получен именно во время kitchen talk. Правда, это была американская кухня в доме одного из местных фермеров. Но велась беседа именно в русской манере: горячий разговор о проблемах сельского хозяйства затянулся далеко за полночь.
У самого Ричмонда много лет спустя тоже был подобный опыт. Тогда он работал советником по культуре американского посольства в Москве, и ему все никак не удавалось наладить книжный обмен между Америкой и Сибирью. И вот тогда он взял и прилетел в Новосибирск, явился к директору библиотеки Сибирского отделения Академии наук. Он рассчитывал на легендарное русское гостеприимство и не ошибся. Несмотря на рабочее время и рабочий кабинет, директор быстро организовал небольшое застолье. Он послал секретаршу в магазин. И через несколько минут его рабочий стол был накрыт: колбаса, буханка черного хлеба, бутылка водки и старый кухонный нож. «Беседа, подогреваемая нашими желудками, пока мы ели и пили за столом без тарелок, вилок и салфеток, перешла в интереснейший разговор о библиотечном деле и о книжном обмене». Надо ли говорить, что проблема была решена быстро, без обиняков?
Однако американцу Йелу Ричмонду далеко не всегда по душе манера, в которой русские ведут переговоры. Скажем, привычка рассматривать любую идею в историческом или философском аспекте, приятная в частной беседе, может сильно помешать в деловой. Ибо все «эти разговоры вокруг да около часто совершенно не связаны с решением, которое должно быть принято». Эту разницу в ведении бизнес- переговоров автор формулирует так: «Русские могут сидеть всю ночь, попивая чаек, дискутируя и рефлексируя, в то время как американцы потратят это время на то, чтобы подготовиться к тому, что они должны сделать завтра». И дальше: «Русские могут целый день дискутировать по поводу некой проблемы, но так и не предпринять никаких действий, в то время как американцы прежде всего проанализируют ее с практической точки зрения: детально рассмотрят, что конкретно мешает ее решить и как эти препятствия преодолеть. Русские больше расположены к созерцанию, американцы — к деловитости».
Нового, конечно, в этой реминисценции ничего нет: о деловитости американцев мы, в России, знаем давно. И, по моим личным наблюдениям, немножко даже эту деловитость преувеличиваем. Новое в другом.
Последнее время в России все больше учатся вести бизнес так, как это принято на Западе и в Америке. Учатся ценить время. Учатся не тратить лишних слов, а больше оперировать цифрами, расчетами, строгой информацией. Деловитость, рационализм, прагматизм — все это, конечно, чрезвычайно ценно и полезно в деловых контактах. Плохо только, когда этот стиль потихоньку переползает и на неделовые, приятельские отношения. Все чаще слышу я, что гости собираются не только для того, чтобы порадоваться бескорыстному общению, но и чтобы «переговорить с нужным человеком», «обсудить проект». Это, конечно, тоже нужно, но жаль, если прагматизм вытеснит нашу, очень российскую манеру вести беседу с единственной целью — духовного и душевного взаимообмена.
Вранье и доносительство
В солидном чикагском университете ДеПол случилось ЧП. Были отчислены сразу пять студентов за пользование шпаргалками на письменном экзамене. Двое — за то, что их написали, трое — за то, что ими пользовались. Все пятеро — иммигранты из России. В приказе ректора это преступление квалифицировалось как «недопустимый обман, жульничество, несовместимое с моралью университета». Сами же бедолаги-студенты объясняли свое поведение «особым менталитетом русских».
Я узнала об этом потому, что вскоре после события выступала в этом университете с лекцией «Америка и Россия: разница двух культур. Менталитет и традиции». Лекция была только для преподавателей, они-то и рассказали мне о происшествии и попросили объяснить: в чем именно состоит особая ментальность русских, которая позволила им пойти на этот cheating (обман). Я тогда, честно говоря, растерялась: «Обман, он и есть обман в любой стране, — сказала я. — Не вижу тут никакой особой ментальности».
Но вот я листаю оглавление книги Йела Ричмонда и вижу название главы: «Vranyo, the Russian Fib». В ней говорится, что русское слово «вранье» не имеет в словаре ни одного правильного эквивалента, оно непереводимо, ибо это нечто среднее между правдой и ложью, но ближе всего по значению к английскому «fib», то есть «привирать, сочинять, выдумывать». Автор приводит множество примеров, когда он сталкивался с таким полуобманом в России. Кое-какие из этих примеров мне показались некорректными. Скажем, он вспоминает, что, когда работал советником посольства, в середине 80-х, на прием к американскому послу не явился один из приглашенных гостей, сказался больным. Но Ричмонд узнал, что он был вполне здоров, просто, очевидно, «вышестоящие товарищи» не рекомендовали ему ходить в посольство США. Но разве Йел Ричмонд не знал советских порядков? Разве не понимал, что эта ложь была вынужденной?
Однако против большинства других примеров мне возразить нечего. Гид, приукрашивавший историю и современность СССР. Руководители, скрывшие катастрофу вблизи арктического поселка Осинск: нефть вырвалась из скважины и стала заливать тундру, но мир узнал об этом из сообщений радиостанции Би-би-си. Чернобыль... Да что говорить, пожалуй, и согласишься, что «вранье своего рода искусство, к которому так привыкли в России». Однако, добавляет Йел, эта привычка чужда американцам, она удивляет их и раздражает.
Если мне когда-нибудь доведется встретиться с мистером Ричмондом, я, возможно, расскажу ему пару эпизодов, чтобы он не слишком идеализировал своих соотечественников. Как-то раз, сидя у важного американского босса и лицезрея его лично, я слышала, как в соседней комнате секретарша по телефону сообщала кому-то, о ком, очевидно, была предупреждена, что ее начальника нет в городе и даже в стране. А в Лос-Анджелесе я сорок минут прождала на улице одну бизнес-леди, которая, наконец подъехав, подробно мне рассказывала, как она час простояла в пробках. И я бы обязательно поверила, если бы не звонила десять минут назад в ее офис, где мне сообщили, что она как раз сейчас выходит и направляется к машине.
Но это я так, злословлю, немножко вредничаю. На самом деле должна признать, что все это скорее исключения. В целом же американцам свойственна правдивость. Некоторые мои соотечественники, кстати, ошибочно принимают ее за наивность или простодушие. Но это просто привычка говорить все как есть.
Я вхожу в приемную и спрашиваю секретаря, здесь ли начальник. Она показывает на дверь: открыто, значит, хозяин там. Первое время эти открытые двери меня сильно смущали. У меня, предположим, конфиденциальный разговор. Я, входя, прикрываю за собой дверь. Но хозяин кабинета вскакивает и идет ее открывать, объясняя на ходу про «transparency». Это одно из тех ключевых слов, что определяет образ мыслей и поведение американцев. Переводится оно как «прозрачность», а означает, что все должно быть открыто, гласно, без секретов.
Человек, утаивший в налоговой декларации часть доходов, не только нарушает законы государства. Он нарушает законы морали общества. И очень скоро начинает чувствовать отношение к себе этого общества, где ложь — большой грех. Рассылая в поисках работы резюме-информацию о своей деловой биографии, автор не заботится о том, чтобы на нем стояли штампы, подписи. Все написанное принимается на веру. Еще важнее, чем резюме, — имя авторитетного человека, на которого вы можете сослаться. Часто этот человек предлагает вам сам: «Упомяните мое имя в вашем разговоре. Скажите, что это я дал телефон». И никаких рекомендательных писем, звонков. Просто — имя, произнесенное вслух, без всяких подтверждений. Однако при такой, казалось бы, бесконтрольности не дай вам Бог что-то в этой информации о себе приврать. Это очень сильно осложнит вашу карьеру, испортит репутацию.
Хорошая репутация — самое дорогое, что есть у делового человека, без нее он не сможет делать успешный бизнес. Многие крупные сделки совершаются устно: обе стороны берут на себя обязательства, от которых невозможно отказаться, даже если официальный договор еще не подписан. Если же кто-то нарушит эту этическую норму взаимного доверия, слух об этом тут же разнесется по бизнес-сообществу; с нарушителем вряд ли кто захочет иметь дело.
Помню, как меня удивило, что почти любой потенциальный работодатель подробно мне описывал
