– А ну, угадай!
– Ну скажи!
– Нет, ты угадай!
Петька вынул из кармана голубой конвертик и спрятал его за спину.
– Ну, дай сюда! – закричал я.
– Я дам, только ты побожись, что сделаешь одну штуку.
– Какую?
– Если тебя спросят, когда ты получил это письмо, скажи, что утром.
– Так ведь сейчас же вечер!
– Ну я знаю. А ты скажи, что я тебе занес его утром. Хорошо?
– От кого письмо?
– Поклянись, тогда скажу!
– Ну, сам тогда возьму. Отдай письмо. – И я, шагнув к Петьке, схватил его за руку.
– Я не дам, Васька. Вот верное слово – не дам. Порву, а не дам. Ой, не крути руку!
Вырвать письмо было трудно. Я отпустил Петьку и сказал:
– Ну хорошо. Я клянусь.
– Что – клянусь? Ты хитрый. Скажи все, как полагается.
– Я клянусь, что, если меня спросят, когда я получил письмо, скажу, что утром.
– Ну тогда возьми! – И Петька протянул мне измятый конверт. Я быстро разорвал его и стал читать письмо.
'Вася!
Если у тебя есть время, приходи сегодня вечером ко мне, и мы пойдем вместе в иллюзион.
Галя'.
Я чуть не бросился на Петьку с кулаками.
– Чего же ты мне не отдал письмо утром?
– Я не мог, я с утра поехал с папой на огород.
– А когда Галя тебе отдала письмо?
– Сегодня утром. На базар шла за молоком и отдала. А что там написано? – И Петька попробовал заглянуть в письмо.
– Подожди, – отстранил я Петьку. – А ты не мог забежать ко мне, как на огород ехал?
– Ну, конечно, не мог. Я вез тележку: оставил бы на улице, и ее могли бы украсть.
– Ну хорошо, – сказал я, – я скажу Гале, когда ты передал мне письмо.
– Ой, не надо, Васька! Она будет думать, что я брехун.
– Почему?
– Да я сейчас шел по бульвару к тебе сюда. А она на качелях катается. Ко мне подбежала, спрашивает: «Ты передал записку?» Я говорю: «Передал». А записка у меня в кармане. А она спрашивает: «Когда передал?» – «Еще утром», – говорю.
– Зачем же ты набрехал?
– Ну и набрехал! Что сделаешь? – И Петька жалобно зашмыгал носом. – Она утром меня просила, чтоб я обязательно тебе передал записку. Я побожился, что передам. А потом забыл. Мне было стыдно сознаться, что я такой растяпа.
Петька почувствовал, что заврался совсем. Он оглянулся и потом растерянно сказал:
– Про огород я тебе выдумал нарочно… Я просто забыл.
Ну как мне Петька все напортил! Если б он только знал!
Теперь мне все было понятно. Галя из гордости перед Котькой не спросила меня, получил ли я записку. Видно, она очень ждала меня сегодня вечером. А я, дурак, выдумал этого Тиктора и так был холоден с Галей! Мне очень захотелось побить Петьку, но я сдержался и спросил:
– А Галя с кем была на бульваре?
– С кем? Ясно с кем: с Котькой! – ответил Маремуха, не догадываясь, как затронули меня его слова. – С Котькой! – весело повторил Петька. – Да, да! Он ее на качелях раскачивает. Галя кричит, боится, а он ее как раскачает – аж до самой верхушки дерева! Котька – ее симпатия.
Теперь, после этих слов Петьки, я забыл и о футболе, мне стала противна моя собственная отдельная комната и все, все. Я представил себе, как Котька Григоренко раскачивал Галю на железных качелях, как скрипели при этом два высоких ясеня, как развевалось по ветру Галино голубое платье, обнажая ее длинные загорелые ноги, и мне сразу стало очень досадно.
В НАС СТРЕЛЯЮТ
– Ты пистолет почистил? – подлизываясь ко мне, спросил Маремуха.
– Почистил.
– Уже стрелял?
– Нет еще.
– Давай постреляем.
– Постреляем.
– А когда прийти?
– Когда? – Я задумался: «А что, если пострелять сейчас!» – Слушай, – твердо сказал я Маремухе, – давай сейчас попробуем.
– Где же ты будешь пробовать?
– В сад пойдем, – ответил я и, вскочив на печку, взял зауэр.
– В сад? Да что ты! Услышат, – сказал Маремуха.
– И ничего не услышат. Там деревья, темно, никого нет. Там хоть бомбы рви – здесь ничего не слышно: дом заслоняет звуки. А курсанты все теперь ужинают, – ответил я и с зауэром в руках гулко спрыгнул на пол.
– Не-ет, Василь. Я не хочу в сад. Пойдем лучше завтра к Райской брамке. Там скалы и людей нет.
– Но и тут никого нет. Ты чудак! – ответил я и бросил на пол промасленную бумагу, в которую был завернут зауэр.
Петька смотрел на пистолет, как на живую гадюку, – было вовсе непохоже, что всего несколько дней назад этот зауэр принадлежал ему.
– Ну я ж тебя прошу! Пойдем в Райскую брамку. Я своих патронов принесу. Ну пойдем, Васечка!
– Тише ты! – цыкнул я на Петьку. – Никуда мы завтра не пойдем, а будем стрелять сегодня. И если ты сейчас не пойдешь со мной в сад, я никогда с тобой разговаривать не буду. Понял? Я всем хлопцам расскажу, какой ты трус. Понял? И всем девчатам тоже. Ну, пошли. Нечего хныкать.
Засунув пистолет за пазуху, я направился к двери и с треском отбросил крючок. Петька молча двинулся за мной.
Когда мы пробирались по темному саду, я уже пожалел, что затеял это. Ночью в саду все было незнакомо. Кустики барбариса казались огромными деревьями, шелковица, груши, яблони сливались в одну темную стену. Где-то далеко-далеко позади, в совпартшколе, глухо стукнула дверь, и снова стало тихо. В каменном заборе, вдоль которого мы шли, пели сверчки. Иногда они замирали, как бы прислушиваясь к шороху наших шагов, но потом снова продолжали свое пение.
Сквозь листву деревьев было видно чистое, все в переливающихся звездах небо, рассеченное надвое белым от звезд «Чумацким шляхом».
Мы шли не по дорожке, а напрямик. Ноги жгла крапива, хворост и пересохший бурьян похрустывали внизу. Впереди не было видно ни одного огонька. Там, за садом, кончался город. Петька молча и, не отставая от меня ни на шаг, семенил сзади.
