помирился со своей совестью. Удачи тебе, — и Хостеттер протянул Лену руку.
— Спасибо, — Лен, улыбнувшись, пожал ее.
“Я предаю его, — думал он. — Предаю, как однажды предал отца. Боже, как мне не хочется этого, но другого пути нет”.
На протяжении вечера Хостеттер больше не заговаривал с ним, и Лен был рад этому.
Дом на окраине Фол Крика, в который переехали молодожены, был старым и маленьким, но чисто вымытым, наполненным различной утварью, которая досталась Джоан от матери. Лену дали двухнедельный отпуск, и, они с Джоан приготовили все необходимое для побега. Теперь оставалось только ждать, пока откроется перевал.
— Все станет ясно с приходом нью-ишмалайтцев, — говорила Джоан, — они всегда являются, как только дорога становится свободной.
— Они обязательно придут, — отвечал Лен, уверенность в скором освобождении не покидала его.
Пришли ишмалайтцы, те же, что и осенью, или уже другие, Лен не мог их отличить, разве что эти были более ободранными, измученными и отощавшими. Они просили пороха и патронов. Шермэн присовокупил к этому большой кусок мяса для детей, которые схватили его с жадностью. Джоан пристально наблюдала за ними, а вечером сказала Лену:
— Молись, чтобы ночь выдалась темной.
— Посмотри на небо, скоро пойдет дождь, а если температура упадет, то снег…
— Все, что угодно, лишь бы было темно.
В дорогу взяли еду и одеяла. Лен поспешно набросал несколько слов Хостеттеру: “Клянусь, я никому не скажу ни слова о Барторстауне. Мне жаль, что так вышло, но иначе я не могу”.
Записку он оставил на столе в гостиной. Чтобы никто не беспокоил их, свет выключили рано.
Решительность Джоан улетучилась. Она дрожала, сидя на краешке кровати.
— Не волнуйся, — уговаривал ее Лен. — Никто не увидит нас.
Он был уверен в этом и не боялся, словно кто-то свыше шепнул ему, что ничто не причинит им вреда по пути в Пайперс Ран.
— Пойдем сейчас, Лен!
— Подожди, мы должны быть уверены.
Чернильно темная ночь. Нервы Лена натянуты, как струны, сердце бешено колотится. “Пора, — подумал он. — Я возьму Джоан за руку, и мы пойдем”.
Дорога к перевалу была скользкой и безлюдной. Дождь усилился и перешел в мокрый снег. “Господь опустил на землю свое покрывало, чтобы спрятать нас. Скорее, скорее к перевалу, через мокрый снег, утопая в грязи”, — лихорадочно думал Лен.
— Лен, мне нужно отдохнуть.
— Нет, не сейчас, дай руку. Только достигнув перевала, где небольшими горками лежит грязный снег, мы можем передохнуть. Но только одну минутку.
— Лен, кажется, начинается метель. К утру перевал вновь засыпет снегом.
— Отлично. Они не смогут найти наши следы.
— Да, но мы замерзнем. Послушай, может, вернемся?
— Неужели ты потеряла веру? Ведь метель на руку нам. Пойдем!
То вниз, то вверх, выбиваясь из сил, чуть быстрее, чем тащат фургон ленивые мулы, мимо места чьей-то стоянки, по каменистому склону.
Лен и Джоан не оглядывались. Взоры их были обращены к Богу.
А внизу, под скалой, в комнатке сторожа кто-то сидит сейчас. Нет, не Джонс, сегодня не его смена. Кто-то наблюдает за огоньками. Кто-то думает: “А, это сумасшедшие нью-ишмалайтцы бредут в свою пустыню”. Кто-то зевает, зажигая сигару, поджидая сменщика Джонса.
Кто-то сидит, и пальцы его лежат на кнопке, готовые нажать ее.
Не нажмут.
Светает. Ишмалайтцы исчезли за снежной завесой, их не видно больше
— Джоан, Джоан, проснись, смотри, мы вышли на перевал. Мы свободны.
Часть 29
Весенняя метель. Словно двое диких зверьков, забились они в небольшую пещерку, согревая друг друга своим теплом. Метель, не жалея сил, уничтожила их следы и улетела дальше, к югу.
— Они будут выслеживать нас.
— Я оставил записку, и клянусь, что…
— Все равно они попытаются нас поймать. И ты это знаешь.
— Пусть попробуют.
Лен вспомнил, как в Барторстауне напали на след двух убежавших из Пайперс Рана мальчишек.
— Мы должны быть осторожными, Лен.
— Не волнуйся. Мне кажется, они не собираются искать нас.
“Господь с нами, он нас спасет. Пайперс Ран и рука Господа”.
Дом и дорога к нему затмили все вокруг. Лен видел зеленеющие поля, утопающие в цвету яблони, конюшню во дворе, теплый, золотой, солнечный покой. Лен стоял на пути к этому, и никакая сила в мире не смогла бы остановить его.
Но препятствий было много: горы, обрывы, перевалы, холод, голод, жажда, непогода, боль. И неожиданно Лен понял, что дорога к дому и есть его покаяние, его расплата за грехи. За все неправедное, что он совершил, нужно платить. И это справедливо. Лен не замечал сомнений и боли в глазах Джоан, которые мало-помалу сменялись презрением.
Эйфория свободы долгое время властвовала над Леном, до тех пор, пока однажды он не упал, очень сильно поранив при этом ногу. Боль, которую он испытал, была болью прозрения. Мир перевернулся, и все стало на свои места. Он хотел есть, замерз, смертельно устал. Горы были высокими, прерии — широкими, Пайперс Ран — в тысяче миль отсюда. Болело колено.
Джоан тщательно ухаживала за ним, исполняя свой долг.
— Еще немного, — говорила она, — и ты станешь так похож на нью-ишмалайтца, что я буду бояться подойти к тебе.
Лен пробормотал что-то о том, как очищает душу покаяние, а затем попросил ее помолчать. Он не подал вида, что слова Джоан задели его, потому что она сказала правду.
Лен должен вернуться в Пайперс Ран. Только теперь до него дошло, каким тяжким и долгим будет этот путь, и нет такой силы, которая просто перенесла бы его туда.
— Скоро мы будем в безопасности, — говорил Лен. — Барторстаунцы не посмеют даже приблизиться к нам.
“Спокойствие лесов и полей, умиротворенное сердце. Отец говорил, что это самое лучшее, что есть на свете. Он был прав. Я потерял Пайперс Ран, и вновь обрету его. Когда я представляю себе Пайперс Ран, он кажется крошечным и далеким, озаренным золотом солнца, я ее могу приблизить его даже в мечтах. Когда я вспоминаю маму, отца, брата Джеймса и малышку Эстер, между нами словно опускается завеса, лица их становятся далекими и туманными.
Я вижу себя и Исо, мы со всех ног бежим через пастбище, вижу себя, сломленного, в пыли и соломе, вижу, как поднимается и опускается со свистом кнут в руке отца. Но когда я пытаюсь представить себя там теперешнего — взрослого, женатого мужчину, убеждаюсь, что это невозможно. Пытаюсь представить Джоан в белом чепце — и тоже не могу. И все же я должен вернуться, должен отыскать то, что потерял. Я должен обрести покой”.
Однажды вечером, в лучах заходящего солнца Лен увидел фургон и упряжку лошадей, которые мирно тащили его. Он так быстро исчез из вида, что казался миражом. Джоан разводила огонь. Лен
