Я могу не промолчать и показать дорогу в Барторстаун, как в свое время Бардит вел в Рефьюдж своих фермеров, и тогда многих ждет верная смерть, как когда-то Далинского. И Молох будет повержен”.
То была другая ночь. Ночь в Рефьюдже.
“Вправе ли я оросить все это кровью?”
“Алиллуйя! Да очистятся ваши души! Исповедуйте грехи ваши, дабы не низвергнул Господь вновь потоки огненные!”
— Ну, Лен? — голос Хостеттера.
“Как и той ночью, они вопили и визжали. А что, если я сейчас встану и исповедаюсь? Если принесу в жертву этого человека? Но от знаний избавиться невозможно.
А что, если свергнуть Молоха с огненным нутром и медной головой?
Знание несмотря ни на что будет существовать. В какой-то запыленной книге, в чьем-то усталом мозгу, спрятанное в подземелье, под другой горой. Открытое однажды, оно никогда не исчезнет”.
Хостеттер поднялся:
— Ты забыл мои слова, Лен. Ты забыл, что я не могу отпустить тебя.
— Иди вперед, — вполголоса попросил Лен. Он тоже поднялся, держа за руку Джоан.
Освященные светом факелов, они взглянули друг на друга. А толпа вокруг визжала и бесновалась.
“Я знаю, что железными оковами сковало этот мир. Они называют это верой. Есть другое название, более точное: страх. Люди сбились в кучу, словно стадо, укрывшись своим невежеством, нарекли его богом и действительно боготворят его. Это такая же ложь, как любой Молох. Все мы — и Соумс, и Далинский, и Исо, и, наконец, я предали этого бога. Но когда-нибудь обязательно придет завтра — пусть медленно и долго, но никакая сила не сможет остановить его.
Мне нечего сказать тебе, Эд. Все зависит от тебя” Хостеттер смотрел на Лена — плечи расправлены, ноги широко расставлены, угрюмое и непроницаемое лицо, затененное широкими полями шляпы. Теперь настал черед Лена ждать Так или иначе запретный плод съеден, сделанного не воротишь. И Лен сделал выбор.
— Чего ты ждешь, Эд? Делай свое дело!
— Никто из нас не способен на такое, — сдавленно произнес Хостеттер.
Он опустил голову, затем вновь посмотрел на Лена.
— Ну?
Люди кричали, падали на колени, рыдали.
— Я думаю, — начал Лен, — что сам дьявол сто лет назад пробрался в этот мир. Не его ли останки там, за бетонной стеной?
Проповедник воздел руки к небу в религиозном экстазе
— И все же вы все правы: лучше связать этого дьявола, чем весь мир, — Лен посмотрел на Хостеттера: — Вы не убили меня? Значит, не будете против моего возвращения?
— Это целиком зависит от меня, — сказал Хостеттер.
Он подошел к фургонам. Лен и Джоан последовали за ним. Навстречу, из укрытия, вышли двое с ружьями в руках.
— На первый раз ограничились беседой, — сказал Хостеттер, — если бы ты выдал меня, Лен, нас не спасли бы даже ружья. Теперь я вижу, что ты повзрослел, Ленни.
— Теперь я понимаю… Ты ждал проповеди?
— Да.
— Это тоже было частью испытания?
Хостеттер кивнул. Мужчины с подозрением поглядывали на Лена, щелкая предохранителями.
— Теперь я вижу, что ты был прав, Эд, — сказал один из них. — Но все равно, на твоем месте я не пошел бы на такой риск.
— Я знаю этого человека много лет, и поэтому лишь немного волновался, не более того
— Что ж, теперь он твой.
Незнакомцы отошли. Каратели Шермэна растворились в темноте.
При мысли о том, сколько бед он причинил этому человеку, Лен покраснел от стыда.
— Я — причина всех твоих бед, — обратился Лен к Хостеттеру.
— Я ведь говорил, что чувствую себя ответственным за твою судьбу с тех пор, как ты ушел из дому.
— Я обязательно отплачу тебе за все, что ты сделал для меня
— Уже отплатил, — с горечью сказал Хостеттер.
Они устроились в фургоне.
— Ну, а ты? — теперь Хостеттер обращался к Джоан — Ты готова вернуться домой?
Она заплакала, уставившись неподвижно на свет факелов.
— Этот мир ужасен, — наконец выдавила она, — и я ненавижу его.
— Нет, не ужасен. Он просто далек от совершенства. И ничего нового в этом нет, — сказал Хостеттер Он тряхнул поводьями, прикрикнул на лошадей, и фургон медленно покатился в темноту.
— Когда мы отъедем подальше, я передам по радио Шермэну, что мы возвращаемся, — сказал Хостеттер.
Примечания
1
Рефьюдж(англ.)— укрытие, убежище.
2
Молох — почитавшееся в Палестине, Финикии, Карфагене божество, которому приносились человеческие жертвы, часто дети.
