Клоп Небесный высунулся из шкафа и махнул белым платком.
Платформа начала медленно опускаться вниз, мудрец вопил, остальные мудрецы стенали, закрыв лица руками.
– Я боюсь! – вдруг вырвалось у Алисы, и она прижалась к Ирии. – Они хотят его сжечь. Там огонь.
– Не бойся, девочка, – сказала Ирия, – все будет хорошо.
Она обняла Алису и крепко прижала к себе.
Вопящий мудрец скрылся за бортом колодца, и вкушецы подбежали к краю, стали заглядывать внутрь и кричать:
– Ниже! Еще ниже!
Любопытные из толпы тоже пытались прорваться к колодцу, но вкушецы их не пускали. Крики мудреца вдруг оборвались. И на площади стало тихо.
– Все, – сказал толстяк. – Казнь свершилась, справедливость восстановлена. Да здравствует неведение и беспамятство!
Он обернулся к толпе, поднял руки и громко возгласил:
– Мы ничего не видим!
– Мы ничего не видим! – подхватили люди на площади.
– Мы ничего не слышим!
– Мы ничего не слышим…
– Мы ничего не знаем!
– Мы ничего не знаем…
– Мы никогда не возражаем!
– Мы никогда не возражаем… не возражаем… не возражаем…
Вкушецы принялись энергично крутить лебедку, и платформа стала подниматься. Вот из-за края колодца показалась голова мудреца. Он был жив и вроде бы невредим. Толпа встретила его появление возгласами. Мудрец стоял совершенно спокойно, глупо улыбался, словно забыл, что только что отчаянно сопротивлялся.
Платформу подтянули к борту колодца, мудреца освободили от пут. Он остался стоять на месте, словно не знал, куда идти.
Вкушецы свели его под руки на площадь и подвели к помосту.
– Ты кто? – спросил из шкафа Клоп.
– Не знаю, – ответил мудрец и улыбнулся. – Понятия не имею.
– Как зовут тебя, ничтожество?
– Ничтожество, – согласился мудрец.
– Где ты живешь?
– Я живу? Где я живу?
– А куда ты пойдешь?
– Я никуда не пойду, – ответил мудрец.
Под аплодисменты зрителей жрецы разрешили мудрецам подойти к своему коллеге и увести его. Мудрец шел не оборачиваясь, загребая ногами, словно разучился ходить.
– Что с ним случилось? – спросила Алиса.
– Я знаю, – сказала Ирия, – они лишили его памяти.
– А что, раньше не догадалась? – спросил пигмей. – Мне говорили, что его уже пять раз лишали памяти, а он все равно остался мудрецом. Они такие, живучие… Года не пройдет, как он снова начнет учить людей, как надо жить.
– И это они хотят сделать с нами? – спросила Алиса.
– Это то, что случилось с Тадеушем, – сказала Ирия. – И со всеми нашими друзьями. Значит, Ручеек прав – они тоже попали в такой колодец.
Тут на площадь прибыла странная процессия. Три быка тащили большую телегу, на которой горой было навалено всевозможное барахло.
Пигмей кинулся к решетке клетки, вцепился в нее и закричал:
– Так мы не договаривались! Вы сказали: только золото. А не вещи. С вами нельзя договориться честно.
– Что такое честность? – спросил толстый вкушец. – Мы не помним такого слова. Господин Клоп Небесный, мы обещали что-либо этому ничтожному пигмею?
– Не помню. Я – вкушец забвения.
– Вы меня ограбили! – закричал пигмей, кусая прутья.
Толпа на площади покатывалась со смеху. Ясно было, что пигмея многие знали и никто не любил.
– Так ему и надо! – кричали люди.
За телегой шли солдаты, волоча несколько тяжелых кожаных мешков. Они подходили к помосту, кидали на него мешки, и те с тяжелым стуком падали возле шкафа.
Клоп Небесный присел на корточки, жадными, дрожащими пальцами он развязал один из мешков, и из него посыпались золотые монеты, слитки, украшения, драгоценные камни.
Толпа зашумела, завопила.
– Все! Я разорен! Я погублен! – кричал пигмей. – Дайте только мне выйти отсюда, я до вас доберусь! Я за каждым из вас знаю такие делишки, что господин Радикулит всем вам головы отрубит. У меня все записано!
Это последнее, вырвавшееся в запальчивости слово и погубило коварного пигмея.
– За-пи-са-но? – медленно произнес, выпрямляясь, Клоп Небесный. – Значит, ты тоже агент, лазутчик помников.
– Нет! – спохватился Вери-Мери. – Я в переносном смысле, я ничего никогда не записывал. Я не умею!
– Казнь подглядчику! – закричал Клоп, прыгнул в шкаф и захлопнул за собой дверцу.
– Казнь! – требовали жрецы.
– Казнь! – кричали в толпе.
Алиса не выносила предателей, а уж Вери-Мери особенно. Но когда его, плачущего, сопливого, протащили к платформе, она не выдержала и крикнула:
– Пожалейте его, может, он еще исправится! Вы же у него все отняли!
– А мы его и собираемся исправить. Причем самым решительным образом, – ответил толстый вкушец.
Он подождал, пока платформа с Вери-Мери скроется в колодце и крики пигмея прекратятся, затем в наступившей тишине сказал:
– Здесь одна из обвиняемых обвинила нас в жестокости. Она сказала, – жрец показал на Алису, – что наша казнь ужасна. Так ли это?
– Так! – крикнул с площади молодой голос.
– Не так, – перебили его другие голоса.
– Объясняю, – произнес толстый вкушец. – Нет ничего добрее и гуманнее, чем наша казнь. Мы не приносим человеку никакого вреда, а возвращаем его обществу живым и здоровым. Мы только извлекаем из него все плохое, что он накопил в своей душе: склонность к преступлениям, жестокость, жадность, стремление к заговорам, желание жить лучше, чем поклоны и господа вкушецы, преступную страсть к чтению или знаниям. Мы ничего у него не отнимаем хорошего и полезного. Разве он разучивается есть? Нет, он умеет есть и спать, ходить и стоять. Со временем он научится полезному ремеслу и вернется в общество перековавшимся, полезным существом. Да здравствует мудрость казни беспамятства!
В толпе раздались приветственные крики и свист.
Платформа с Вери-Мери поднялась. Он стоял у столба, крутя головой. В глазах его был ужас.
– Кто эти люди? – спросил пигмей. – Они хотят меня убить!
