заглядывал. Мойра, Доринда и Джастин расположились на диване справа от камина. Мисс Мастермен сидела на диване, стоявшем напротив, кутаясь в плотный байковый халат и судорожно вцепившись в него руками, явно стараясь унять дрожь. Она расположилась на том самом месте, которое недавно служило наблюдательным пунктом мисс Силвер.
В другом углу миссис Тоут откинулась на спинку кресла. В ее лице не было ни кровинки, если не считать покрасневших век. У нее перед глазами маячила миссис Оукли, рыдающая над телом Порлока. Сломить ее не составит труда. Если полиция арестует мистера Оукли, она расскажет все. «А мне придется давать в суде показания о том, что я слышала — под присягой». Это было хуже кошмарного сна. Миссис Тоут закрыла глаза, чтобы не видеть мистера Оукли, метавшегося взад и вперед по комнате, как зверь по клетке.
Мистер Мастермен неторопливо покуривал одну сигарету за другой, усевшись в кресло, которое после обеда занимала его сестра, прикрывавшая лицо газетой и о чем-то все думавшая.
Мойра Лейн тоже курила. На валике дивана рядом с ней стояла пепельница с кучкой окурков. Ее щеки полыхали ярким румянцем. Доринда, напротив, была очень бледной. Она совсем съежилась, притулившись в углу, и очень обрадовалась, почувствовав на плече теплую сильную руку Джастина.
Констебль Джексон, сидя на стуле у двери, думал о душистом горошке, который посеял осенью в канаве и который дал крепкие многообещающие ростки высотой в четыре дюйма. Он надеялся получить приз на июльской выставке цветов и уже очень живо представлял себе плотненькие стебли дюймов в двенадцать-четырнадцать, унизанные большими яркими цветами.
Пока Джексон размышлял о рекордном количестве цветов на стебле, дверь открылась, и в гостиную вошел старший инспектор Лэм в сопровождении маленькой пожилой леди, которая приходила за миссис Тоут, и сержанта Эббота, в котором за милю можно было опознать лондонского франта. Вон как волосы блестят — интересно, сколько денег он тратит на всякие кремы и бриолины… От этих мыслей констебль вынужден был отвлечься и почти машинально вскочить при появлении старшего инспектора.
Все сразу насторожились. Миссис Тоут открыла глаза. Мистер Оукли, только что дошедший до дальнего конца комнаты, повернулся и застыл как вкопанный. Все ждали, что последует дальше.
Лэм подошел к Мартину Оукли и положил ему руку на плечо.
— Вынужден препроводить вас в участок. Имеется свидетель, заявивший, что после вашего телефонного разговора с мистером Кэрроллом, когда вы предупредили, что придете повидать его, кто-то вошел во двор и бросил гравий в окно спальни Кэрролла. Он открыл окно и окликнул: «Это вы, Оукли?» На что последовал ответ: «Не стоит переговариваться через окно. Спуститесь, и мы все обсудим». Если угодно, можете сделать заявление, но предупреждаю, что все сказанное вами, будет зафиксировано и может быть использовано в качестве улики.
Мартин Оукли уставился на него. За последние три дня он превратился в карикатуру на самого себя — настолько он весь осунулся.
— Это арест? — спросил он. — Но вы не можете… я ничего не сделал… Господи, моя жена этого не перенесет!
Мисс Мастермен вместе с остальными наблюдала за этой сценой, судорожно вцепившись в воротник халата. Мисс Силвер видела, как она вздрогнула при слове «арест». Когда Мартин Оукли сказал «моя жена этого не перенесет», мисс Мастермен что-то пробормотала себе под нос, встала и застыла, как деревянная статуя.
Мисс Силвер показалось, что она произнесла слова: «О нет… Я не могу». Но прежде чем Лэм успел заговорить, мисс Мастермен повторила их, причем на сей раз таким громким и резким голосом, что все сразу же повернулись к ней.
— О нет! Я не могу!..
Она шагнула вперед, протянув руку, словно двигалась в темноте.
— Моя сестра больна! — заявил Джеффри Мастермен.
Он тоже поднялся, но прежде чем успел двинуться с места, Фрэнк Эбботт взял его за локоть и спокойно осведомился:
— Вы так думаете?
Мисс Мастермен, проходя мимо них, посмотрела на брата, пробормотав:
— Так нельзя.
Если Мастермен даже попытался сделать движение, этого никто не заметил: рука Фрэнка крепко его удерживала.
— Она всегда была немного неуравновешенной, — продолжал Мастермен. — Я уже давно опасался чего-то в таком роде. Позвольте мне отвести ее в спальню.
Но на его просьбу никто не отреагировал. Мастермен внезапно почувствовал, что он отгорожен от всех остальных — пока еще не решетками, тюремными стенами и приговором суда, пока только невидимыми барьерами, которые отделяют убийц от других людей с момента появления каиновой печати[23]. Никто не слушал его. Только Джексон, поймав взгляд сержанта Эбботта, подошел к нему с другой стороны.
Мисс Мастермен остановилась между камином и окном и тем же резким напряженным голосом обратилась к Лэму:
— Вы не должны арестовывать мистера Оукли! Он этого не делал!
Массивная фигура инспектора словно воплощала собой закон и порядок, все барьеры, которые начали воздвигать еще в глубокой древности, дабы преградить путь таящимся в джунглях безымянным враждебным силам. Если их впустить, слишком многим людям пришлось бы за это расплачиваться. Агнес Мастермен услышала голос Лэма:
— Вы хотите сделать заявление, мисс Мастермен?
Она глубоко вздохнула.
— Да…
Глава 36
Показания Агнес Мастермен:
«Я делаю это заявление, потому что у меня нет иного выхода. Мистер Порлок и мистер Кэрролл были плохими людьми. Возможно, они заслужили смерть — не мне судить. Но моя пожилая кузина никому не причиняла вреда. Нельзя убивать людей только потому, что они плохие или потому, что они вам мешают. Нельзя позволять, чтобы страдали невинные. Я не могу допустить, чтобы мистер Оукли был арестован, так как знаю, что он невиновен.
Мы поднялись наверх примерно без десяти десять. Я не знала, что делать. Мне нужно было поговорить с братом, но я очень боялась. Я думала о деньгах моей кузины — она не хотела, чтобы они достались Джеффри, и составила новое завещание, но он спрятал его. Мне следовало сразу же пойти к адвокату, но я опасалась, что Джеффри напугал кузину до смерти, если не сделал чего-нибудь еще хуже. Она была очень слаба, и ее ничего не стоило испугать. Я не могла выбросить это из головы. Мистер Порлок узнал о моих переживаниях, не знаю, каким образом. Он заставил нас приехать сюда, потому что хотел вытянуть у Джеффри деньги. Когда его закололи, я очень испугалась, но не думала, что это сделал Джеффри. Я думала, что Порлока убил мистер Кэрролл — полагаю, так считало большинство из нас. Но Джеффри сказал, что подозревает мистера Тоута. Он убедил меня, что не имеет к этому отношения и обещал предъявить завещание. По словам Джеффри, кузина оставила мне пятьдесят тысяч, но я сказала, что он может взять их себе. Я решила их отдать, чтобы он не передумал, и еще написала адвокату, что мы нашли новое завещание. Письмо я отправила из деревни в воскресенье вечером. Ну и стала ждать ответа.
Но позднее кое-что произошло. Это походило на пробуждение после ночного кошмара, только кошмар продолжался — теперь уже наяву. Мистер Кэрролл обратился к нам со своей речью, пытаясь внушить нам, будто ему известно, кто убил мистера Порлока. Он намекал, что видел что-то, когда зажегся
