понял две вещи. Во-первых, ему стало ясно, почему собрания происходят в подвале, а во-вторых, до него с предельной четкостью дошло, что все это смертельно опасно, – опасно вообще и для него лично в частности. Он как-то сразу осознал, что даже не подумает брать у Волкова интервью, за которым, в сущности, и приехал в Крапивино.
Этот проповедник, несомненно, имел над людьми какую-то странную власть, и Андрей побаивался, что интервью может окончиться весьма плачевно.
Он совершенно не хотел становиться одной из кукол в коллекции этого странного кукловода, но еще меньше ему хотелось становиться мертвецом. Глядя на это, с позволения сказать, религиозное таинство, трудно было сомневаться в существовании такого местечка, как ад. Насчет рая еще можно было поспорить, но в том, что Сатана жив и процветает, журналист Андрей Шилов теперь был почти уверен.
Он досидел до самого конца – теперь уже спокойный и сосредоточенный, как тогда, в Грозном, когда рядом с ним убили Колю Степанова, оператора с телевидения. Тяжелая камера мешала Коле передвигаться, да и вообще он больше заботился о том, чтобы не разбить объектив, чем о целости собственной шкуры. Автоматная пуля попала ему в затылок. Стрелял сопливый срочник в необмятом бушлате и налезающей на глаза каске, ему, видите ли, показалось, что по развалинам крадется страшный чеченец с гранатометом на плече. Сопляк, ушастый молокосос с бессмысленными гляделками и румянцем во всю щеку, похоже, и сам удивился тому, что попал. Андрей видел этого говнюка – отыскал, не поленился. Страшнее всего было то, что тот, судя по всему, не очень-то и расстроился. Ну подумаешь, ошибся, с кем не бывает… И вообще, чего вы тут кричите? Мы тут, между прочим, родину защищаем, Россию.., вас, мать вашу, защищаем, а вы понаехали сюда, брешете, как собаки, сами под пули лезете, а потом орете…
Тогда, в Чечне, очень хотелось дать сопляку в рыло, отобрать автомат и, как минимум, обломать приклад о тупую башку. Он не стал этого делать, просто вернулся в Москву и написал, как было. Не только про Колю Степанова, конечно, а про все, что видел, слышал, думал и переживал. Статья получилась хорошая, настолько хорошая, что и сам Андрей, и газета имели с этого дела массу неприятностей, а редактор полгода называл его если не аспидом, то еще как-нибудь похлеще. Но и он соглашался с тем, что статья получилась – первый сорт, экстра, люкс…
«В общем, – говорил он, немного поостыв, – вполне профессиональная получилась статейка… Сволочь ты, Шилов», – добавлял он уже вполне добродушно и угощал сигареткой…
Именно так надлежало действовать и сейчас: смотреть, слушать, запоминать и стараться не свернуть себе шею, чтобы все, что ты запомнил, превратилось в ровные черные строчки на белом газетном листе. Что написано пером – не вырубишь топором… Вот так, и никак иначе. На том стояли, стоим и стоять будем.
Собрание закончилось поздно. На улице было хоть глаз выколи, последняя электричка на Москву давно ушла, печально свистнув на прощание, да и рано еще было возвращаться в Москву: материал был собран только наполовину. Мало ли, что Волков вместе с его учениками и последователями активно не нравился Андрею! В конце концов, журналист Шилов не Господь Бог и запросто мог ошибиться. Нужно было порасспрашивать местных. Не все же они, в самом-то деле, поклоняются дикому пантеону Александра Волкова. Нужно было, наконец, узнать, как относятся к секте здешние власти – от председателя исполкома до последнего милицейского сержанта. Бабуль на рынке расспросить.., это уж как водится. В последнее время старушки, которые торгуют укропом и петрушкой, стали для журналистов, особенно для телевизионных, словно полномочными представителями народа. Если тебя интересует мнение народных масс, ступай на рынок, в овощные ряды. Получается очень убедительно и правдоподобно, а главное – никакого риска. Бабули знают только то, что вычитали из твоей же газеты и высмотрели по телевизору в программе «Время», это тебе не коммерсанты с турецкими тряпками и не преподаватели из университета.
Привычно подавив вспыхнувшее было от этих мыслей раздражение, Андрей с удовольствием закурил и огляделся, прикидывая, куда бы ему податься. Гостиницы, насколько он мог понять, здесь не было, а пользоваться гостеприимством, скажем, Иннокентия Владленовича Ступинского совершенно не хотелось, Андрей чувствовал, что проповедей с него на сегодня вполне достаточно. Ступинский, судя по всему, сказал уже все, что знал, а все, что он мог бы добавить, было бы проповедью, причем в исполнении гораздо менее талантливом, чем у Волкова.
Пока он так стоял, не зная, что предпринять, последние верующие группками и по одному растаяли в сырой мартовской тьме. Андрей, зябко ежась, постукивал каблуком о каблук. Мысленно он в который уже раз проклинал неторопливых ребят со станции техобслуживания, вторую неделю возившихся с мелким ремонтом двигателя его «шестерки». Из-за них он теперь и торчал здесь, не зная, в какую сторону податься, и глазел на редкую цепочку горевших вполнакала фонарей, скупо освещавшую центральную улицу отходившего ко сну поселка. Он подумал было, не постучаться ли ему в первый попавшийся дом, но тут же отогнал эту мысль: времена нынче были не те…
Стоять было холодно, и он медленно двинулся вдоль улицы, никуда специально не направляясь.
Потом он вспомнил, что совсем недалеко отсюда расположена больница, можно было попроситься переночевать на какой-нибудь кушетке в приемном покое, в конце концов, сунуть пару долларов дежурному врачу, а заодно и поговорить с новым человеком.
Андрей ускорил шаг и через пять минут уже искал калитку в больничной ограде. Калитку он нашел, но та, как на грех, оказалась запертой. Конечно, в России существует очень мало оград, в которых предприимчивые граждане не проделали бы дополнительных отверстий, выражая тем самым свое вековое стремление к свободе, но искать эти отверстия, шлепая в промокших ботинках но раскисшей снежной каше, было уже выше его сил. Поэтому Андрей, ухватившись за верх ограды, довольно легко для человека его профессии перемахнул через забор и спрыгнул в подтаявший сугроб по ту сторону. Выбравшись из него, специальный корреспондент «Молодежного курьера» с несчастным видом зашлепал по грязной тропинке в обход больничного корпуса, ища двери приемного покоя.
До приемного покоя он так и не дошел, поскольку по дороге набрел на котельную. В грязном окошке приземистого кирпичного здания горел тусклый серовато-желтый свет, а из высоченной железной трубы валил густой черный дым, почти неразличимый на фоне темного, затянутого сплошными тучами неба. На взгляд окончательно замерзшего Андрея это было даже лучше приемного покоя, по крайней мере, сопротивление должно было быть поменьше, и, соответственно, меньшей обещала быть плата за постой.
Так оно и вышло. Истопник не возражал против присутствия на вверенном ему объекте постороннего, указав лишь на то обстоятельство, что это самое присутствие было бы гораздо легче и приятнее переносить, будь у вышеупомянутого постороннего при себе хотя бы одна бутылка водки. Андрей ничего не имел против, наоборот, после сегодняшнего развеселого вечера ему просто необходимо было выпить, чтобы привести себя хотя бы в относительный порядок, да и продрог он весьма основательно.
Но водки у него не было, и он решительно не представлял, где ее можно достать в полночь.
– Ноу проблем, – сказал истопник, распространяя свежий, не имеющий ничего общего с каким бы то ни было религиозным культом, а потому даже приятный запах водочного перегара. Глаза у него были розовые, а широкий нос почти карикатурно рдел, как фонарь над дверями публичного дома. – Были бы деньги, а горючее найдется. Тут почти в каждом доме заправочная станция.
Андрей молча вынул бумажник и протянул ему деньги, которых должно было хватить на бутылку, даже по ночному московскому тарифу.
– О, – удовлетворенно сказал истопник, – приятно иметь дело с образованным человеком.
Ты тут посиди, а я мигом. Следи во-о-он за тем манометром… Нет, на хрен это нужно. Сиди, в общем, я счас.
Он исчез. Андрей сел на стул с замасленным, лоснящимся мягким сиденьем, стоявший у грязного колченогого стола, посреди которого одиноко и сиротливо торчала консервная банка, полная окурков и пепла, закурил и стал ждать, с некоторым беспокойством косясь на окружавшую его непонятную механику, особенно на манометр с треснувшим грязным стеклом – тот самый, на который легкомысленно махнул рукой отправившийся в экспедицию истопник.
Впрочем, фуражир, как и обещал, вернулся быстро. В походке его сквозило счастливое предвкушение, а из каждого кармана рваной засаленной телогрейки торчало по горлышку.
