- Не нравишься ты мне, Варяг. Ох, не нравишься. Морда серая, плечи висят, спорт, похоже, совсем забросил. Работаешь, как шахтёр в забое. Ни света, ни воздуха. Не дело это, Варяг. Не дело. Давай-ка, заканчивай чаёвничать, приляг, я тебя поколю немножко. А потом – поедем, побеседуем. О том, о сём, о всяком-разном.
- Куда поедем?
- Есть куда. Не тут же разговаривать.
- Да, – Городецкий вздохнул, посмотрел на Гурьева с некоторым подобием зависти и восхищения. – Нет, ну, это же надо. А ты – прямо цветёшь. Глаз не оторвать.
- Ладно, ладно. Я тебя и так бескорыстно люблю, ты знаешь. Раздевайся.
- Совсем? – ухмыльнулся Городецкий.
- Трусы оставь, – вернул ухмылку Гурьев. – Хозяйство твоё лицезреть мне без надобности. Да и скукожилось там всё, высохло, поди, под суровым взглядом великого вождя.
- Сукин ты сын, Гур.
- Это есть. Что есть – то есть. Ложись, говорю.
- Ну, как? Полегче? – спросил Гурьев, сняв иголки и протерев спиртом места уколов.
- Оказывается, дикобразом быть не так уж и плохо, – проворчал Городецкий, усаживаясь на диване и поводя осторожно плечами. Он действительно немного оброс жирком, хотя Гурьев ожидал гораздо худшего. – Поехали, мне ещё на работу сегодня.
- А разве сегодня не выходной? – удивился Гурьев. – Вроде я всё правильно рассчитал, нет?
- Тьфу…
- Заработался. Ну, тем более поехали. Развеешься.
Снег ещё не ложился, и было на редкость неуютно, промозгло. Городецкий поёжился, садясь в автомобиль, и сразу же, как только машина завелась, включил печку на полную мощность:
- Куда едем?
- К Брюсу.
– Куда?!
– Глинки такие, возле Монино. Знаешь? Санаторий.
- Ничего себе! Ближний свет.
- Целее будешь, Варяг. И я заодно.
- Добро, – Городецкий включил фары, тронул машину с места, направляя её в сторону арки. – Расскажи мне, чего я не знаю.
- А чего ты не знаешь?
- Деньги у тебя есть?
- Сколько тебе взвесить денег, Варяг? – улыбнулся Гурьев. – Центнер, два?
- А центнер – это сколько?
- Смотря какими купюрами.
- Золотом.
- Метрический центнер?
- Слушай, кончай!
- Я тебе взвешу денег, Сан Саныч, – кивнул Гурьев. – Сколько надо – столько взвешу. Когда буду уверен, что всё идёт по нашему плану. Договорились?
- С тобой договоришься.
- Договоришься, если захочешь. Обо мне успеем, кое-что ведь тебе известно – основное. Зато я о тебе – ничего не знаю. Кто ты, Варяг? Чем дышишь?
- Воздухом дышу. Спёртым, – зло бросил Городецкий. – Ворованным, можно сказать. Я после этого случая понял, Гур: в розыске – потолок у меня. Розыскник – это полевой зверь. В каратели не пойду, а в розыске – выше начальника МУРа не прыгнуть. Дальше – политика начинается, и надо мараться. В принципе, не пугает это нисколько.
- Но?
- Не хочется – просто так. Ради дела – сколько угодно. А так…
- Тренироваться-то надо.
- Ты – много тренировался?!
- Мне хватило. Рассказывай.
- Да что рассказывать. В общем, обсудили мы всё с ребятами, с Батей. Ушёл я из розыска. А тут как раз – несколько вакансий в аппарате открылось. В промсекторе. Вот я и полез. И вылез.
- Тяжко?
- Есть такое дело.
- А что за человечка ты мне в Лондон присылал? Хороший человечек, правильный.
- А то, – довольно улыбнулся Городецкий. – В наркомвнешторге работает. С отцом вместе служил по молодости, потом пошёл по коммерческой части. А остальное всё – дело техники. Есть в госбезопасности пара человек, но – на волоске висят. Буквально. У Ягоды, похоже, дела не очень – сейчас ему Гуталин его троцкизм припомнит. А такие дубы в одиночку не валятся – непременно подлесок за собой потянет.
- Гуталин? – усмехнулся Гурьев. – А ничего. Звучит. Что-то есть. Слушай, а как ты мне Ротшильда сдать умудрился?
- Это не я, – ощерился Городецкий. – Это политика теперь новая. Коминтерн прикручивают, и жидков коминтерновских – в первую очередь.
- Ага, – покладисто кивнул Гурьев. – Новая мода, значит. Выходит, правильно я угадал. Это мы Гитлера полюбили – или как?
- Нет, это свои нюансы. Конкуренция и всё такое. Все евреи – троцкисты, ты что, не знаешь? А не троцкисты – так зиновьевцы.
- Хорошо, что мы с тобой, Варяг, настоящие природные русские люди. Ты – совсем, а я – хоть наполовину.
- Не трусь, у тебя анкета с виду вполне даже ничего. Всё-таки – Ольга Ильинична Уткина, а не Циля Моисеевна Шнеерзон.
- Ну да, ну да. А кстати, мне прописочка требуется. Посодействуешь?
- Вопрос на контроле, – кивнут Городецкий. – А ты с чем приехал-то?!
- Ну, с этим у меня проблем нет. Как говорится, лучше настоящих. Ну, поменять придётся, конечно.
- И это сделаем. А имя? Ты под своим именем въезжал?
- Имя – Яков Кириллович. Это нормально. А вот фамилия у меня другая будет.
- Да-а-а?! И какая же?!
- Царёв.
- Чего так?
- А так. Потом расскажу.
- Да всё сделаем, в цвет всё будет, Гур. Всё и впишем – имя да фамилию. И паспорт, и трудовую карточку. Знаешь, что такое?
- Конечно, знаю. И кем ты меня собираешься – как это теперь называется – оформить?
- А кем захочешь. Могу даже в аппарат устроить.
- А должность?
- Истопником, понятное дело, – Городецкий посмотрел на Гурьева.
- Ну, можно. Можно. Но – предупреждаю: я быстро пойду на повышение.
- Куда?!
- В управдомы.
Городецкий дико посмотрел на Гурьева. И – захохотал. И вдруг – резко оборвал смех, насупился:
- Погоди-ка. А что с кольцом? Нашёл?
- Почти.
