щекам. – Как могла она его предать? Он так ее любил.
– Слишком сильно, – тихо сказал Ричард, – но продолжай.
– Она хочет выдать меня за Ива Таллебуа. – На миг перед ним появилась прежняя Ателаис. Она нервно вытерла слезы, и в голосе послышались гнев и презрение: – Этот человек! Я скорее проведу всю свою жизнь в монастыре, чем выйду замуж за такого, как он. Она сказала, что, так как граф в тюрьме, она имеет право распоряжаться моей жизнью. Ив почти все время в Нортгемптоне, и она хочет отдать ему мое приданое. Я слышала, как они это замышляли. – Она подняла голову и прямо посмотрела на него. – Я знала, что не смогу там остаться, даже ради детей. Ив – мерзавец.
Он увидел, что глаза ее потемнели при каком-то неприятном воспоминании, и почувствовал, что в нем закипает гнев.
– Он посмел к тебе прикоснуться? Если так, то видит Бог…
Она колебалась:
– Нет, по крайней мере, ничего страшного.
– Я его убью за это, – Ричард говорил, сам удивляясь гневу в своем голосе. – Что ты сделала?
– Я попросила Хакона помочь мне. Он взял лошадей несколько дней назад, и мы выехали в Эли. Там сестры дали мне эту одежду. Я подумала, что никто не станет меня тревожить, если я буду так одета, и я боялась, что Ив может поехать следом за мной. Хакон – внизу. Он ездил домой, чтобы убедиться, что все в порядке с женой и детьми, теперь он хочет вернуться в Винчестер. Он не может без графа.
– А ты? – спокойно спросил Ричард. Давно забытые мечты вдруг ожили, и ушло уныние, в котором он жил в последнее время. Она сидела совершено прямая, задрапированная в бесформенные одеяния, и у него внезапно возникло желание сорвать их с нее и выбросить.
– Монахини в Эли сказали, что я могла бы поступить к ним, – тихо сказала она.
– И ты собираешься так сделать? – он знал, что это звучит грубо, но причиной тому был страх.
Она не подняла глаз, но покачала головой:
– Я не хочу, но я ничего не умею, и если нет ничего другого… – ее слова повисли в воздухе.
Он склонился и снова взял ее руку, упав к ее ногам.
– Я поклялся, – тяжело произнес он, – я поклялся не просить тебя снова о том, чтобы ты пришла ко мне…
Она подняла глаза, и сколько благодарности было в них! Как она не видела раньше, что он за человек?
– Поэтому я и пришла, как должна была сделать еще давно. Только я боялась, что слишком поздно, что ты этого уже не хочешь.
– А я хочу, хотя я самый последний дурак. – Внезапно он начал смеяться. Он снял покрывало с ее головы и бросил его на пол, и ее волосы рассыпались по плечам. – И чтобы я тебя так одетой никогда больше не видел. Ты меня так напугала, дурочка моя. Да, дурочка. А каким я был дураком! Ах, Ателаис, зачем мы потеряли столько времени?
Он раскрыл объятия, и когда она кинулась к нему, то увидела, наконец, как он красив, когда счастлив, увидела, как улыбаются его голубые глаза, и смягчаются суровые черты лица, и они соединились в поцелуе, как будто прошедшие годы никогда их не разъединяли. Потом Ателаис уткнулась ему в плечо:
– Я так счастлива. И все-таки, это кажется несправедливым, что мы счастливы, а он, он в Винчестерской тюрьме.
Он смотрел на дверь за занавесью, через которую они могли свободно выйти по своему желанию.
– Я знаю. Но он хотел, чтобы мы поженились. У меня есть разрешение короля посетить его. Я попрошу Вильгельма, чтобы мы сразу могли пожениться и поехать вместе. Не думаю, чтобы он мне отказал.
– Я бы все отдала, чтобы повидать его, – сказала она задумчиво, и сразу же Ричард отодвинулся от нее.
– Одно время я думал, что ты влюблена в него и поэтому…
– Я всегда его любила, – просто сказала она. – Когда я была совсем молоденькой, я мечтала, что он на мне женится, но это было очень давно, и вскоре я уяснила, что он никогда не будет никем другим, как только моим опекуном, моим кузеном. И однажды ты приехал в Дипинг…
Он улыбнулся.
– Как ты тогда меня ненавидела!
– Сначала да, – согласилась она, – но я не знаю, когда ненависть обернулась любовью, и тем более не знаю, когда любовь Эдит превратилась в ненависть. – И она закрыла лицо руками, впервые осознав, насколько Ричард овладел ее сердцем. Каким бы он ни был, он тот, кого она любит.
– Пойдем, – сказал он, – мы должны найти тебе дом. – Он посмотрел на ее наряд. – И избавься от этого. Завтра мы вместе пойдем к королю.
– А граф? – спросила она, удерживая его за руку. – Король его простит?
– Никто не знает, – мрачно ответил Ричард, – даже сам Вильгельм.
Глава 8
Он уже потерял счет дням, но думал, что это должна быть пятница или воскресенье перед Пятидесятницей. Сначала он старался отмечать дни, процарапывая на каменной стене отметки, но потом стал забывать, да это уже и не имело значения. Все теряло смымл.
Он чувствовал себя безумно уставшим, жажда движения превратилась в боль, в тяжесть во всех членах. И когда он молился об освобождении, ему было все равно, каким оно будет. Даже молитвы теперь путались. Он повторял псалмы, которые так хорошо знал, но чаще они смешивались, и он забывал слова. Только кричал вместе с Давидом снова и снова: «Душа моя превратилась в пыль, избави мя, Господи». Только Бог остался единственной реальностью в этом затерянном месте, и он теперь жил где-то на полпути между небом и землей. Когда к нему являлись посетители, он как-будто был отделен от них огромной пропастью.
Только с приходом Вульфстана пропасть становилась меньше, потому что он был святым, как знали многие; но когда пришли Ричард и Ателаис, ему стоило большого труда говорить об их будущей семейной жизни в Дипинге, хотя он был искренне рад за них.
Двор приехал на Пасху в Винчестер, и двум старым друзьям разрешили его навестить, но ему уже было трудно с ними говорить. Только между ним и Торкелем не было пропасти, потому что Торкель пребывал вместе с ним в этом чистилище.
К Троице Ричард вернулся к своим делам, и они с Ателаис поселились в маленьком доме в городе; Хакон присоединился к ним, потому что Ричард взял, казалось, под свою опеку графских людей; именно он спас Хакона от множества сумасшедших планов освобождения графа, которые могли бы только обеспечить Хакону место в одной с его господином тюрьме.
– Подожди немного, – советовал Ричард. – Король должен его простить.
А Вальтеофу он говорил:
– Вильгельм собирается в Нормандию после Троицы. Друг мой, я почти уверен, что он не подпишет смертный приговор. Мы вытащим тебя отсюда еще до конца лета. И архиепископ говорит, что ты вполне заслужил освобождение своим раскаянием. Он говорил так королю. Этого не должно быть, это не может дальше продолжаться.
Весна перешла в лето, и через слепое оконце Вальтеоф чаще, чем раньше, видел солнечные лучи. Как-то утром он понял вдруг, что это май, и сразу спокойствие полузабытья сменилось горячей жаждой жизни, пульсирующим стремлением к свободе. Он вспоминал поля, густо заросшие колокольчиками, разлитый в воздухе аромат майских цветов, обещание нового урожая, сочную зелень новых листьев, и так продолжалось до тех пор, пока он чуть не заболел от этой жажды. Трава должна подняться сейчас на его большом поле в Рихолле, вскоре ее скосят и соберут. И при мысли о новом урожае в нем снова начала жить
