даже знал его имя, или, по крайней мере, то имя, которое было указано рядом с телефонным номером. Плащ не поднимался вместе со мной. Он остался снаружи, сидел на заднем сиденье машины и позевывал, а меня встретил его слуга. Не знаю его имени, но он был такой же сноб, как и Уилкинс. Он не стал тратить на меня много времени, потому что сразу понял, что я не постоянный сотрудник, как плащ.
Сатклифф полулежал в своем кресле и курил сигарету, небрежно закутавшись в старый вельветовый халат и поставив ноги на низенькую скамеечку. Сатклифф был маленьким и жирным коротышкой, но стоило поглядеть на его физиономию, как сразу становилось ясно, что он всегда был и будет важной шишкой. По брюкам и белой жилетке было нетрудно догадаться, что он только что вернулся с «приватного» обеда где-нибудь в Уайтхолле, где за портвейном они решали судьбу наций, не тратя на это так уж много времени, чтобы затем можно было быстро перейти к обсуждению шансов Англии в следующей серии испытаний. Но это не значит, что я недооценивал его.
Он приветливо улыбнулся мне и махнул рукой в сторону буфета. Я подошел и налил себе выпивки.
— Сигару?
Я покачал головой и закурил сигарету. У меня было предчувствие, что он молчит «по причине преступных намерений», а значит, должен вскоре расколоться.
Он обратился ко мне уже более холодно:
— Садись и не ерзай, Карвер.
— У меня аллергия на бюрократические проволочки. А где-то здесь точно лежит целый моток.
Он улыбнулся и спросил:
— Твой паспорт еще действителен?
— Он всегда действителен.
— А югославская виза у тебя есть?
— Нет.
— Отправишься за ней завтра. Заплатишь шиллингов пятнадцать. Или, может, семь шиллингов и шесть пенсов.
— Как скажете.
— Скажу. Но это не приказ.
— Когда же будет приказ?
— Никогда. Ты свободный гражданин, занимающийся частным бизнесом. И это свободная страна.
Я взглянул на него через край стакана. Казалось, он говорил совершенно искренне, и я ответил:
— Так вот ради чего была развязана Столетняя война, а также многие другие. Но если бы я потребовал восстановления лицензии, или что там у вас, это вызвало бы определенные затруднения. Полиция взяла себе за привычку нанимать меня, чтобы двадцативосьмимильный лимит превратить в тридцатимильный. Честному человеку тяжело зарабатывать на жизнь. Я могу отказаться от всего этого и найти себе другую работу.
Сатклифф хихикнул:
— Ты должен был последовать совету Мэнстона и начать работать с нами.
— Нет уж, спасибо.
— Но ты не можешь винить нас в том, что мы иногда используем тебя — человека с такими талантами. На этот раз мы увеличим гонорар.
— Я бы предпочел поехать домой.
— Нет, — сказал он, уныло покачав головой, — ты останешься.
Упорствовать не имело смысла. Когда меня привезли сюда впервые, я попытался было спорить, но ничего не вышло. На этот раз я не стал даже пытаться.
— В чем суть дела?
Сатклифф встал и отправился за водой; проходя мимо меня, он взял мой стакан и налил мне виски.
— Ганс Стебелсон и Кэтрин Саксманн. Они нас интересуют.
Вот так история. Я подумал, знает ли он, что меня тоже очень сильно интересует один из перечисленных людей. И решил, что нет.
— И чем я могу быть полезен?
— Ганс Стебелсон собирался дать тебе особое задание. Это доказывает, что у него хорошее чутье. Он не мог бы найти лучшего человека для своего дела.
— Это что, комплимент?
— Нет, я действительно так думаю. Ты умен. В тебе есть жажда наживы.
— А в ком ее нет?
— И ты не можешь устоять при виде красивого лица и вертлявых ягодиц.
— Слава Богу.
— И ты становишься упрямым как осел, когда тебе пытаются противоречить.
— Прекрасная рекомендация. Я отпечатаю ее, а вы подпишете.
Сатклифф водрузил ноги на скамеечку и уставился на одну из модернистских картин, висевших на стене. Не глядя на меня, он произнес:
— Ты примешь его предложение и будешь работать на него с полной отдачей, держа с нами связь и сообщая обо всем.
— Работать на двух хозяев?
— И за два гонорара и возмещение двух статей расходов. Ты сможешь неплохо заработать, если только у тебя, Карвер, не появятся собственные идеи относительно твоего финансового благополучия. Впрочем, хотел бы предупредить тебя, что немало людей переломало себе пальцы, пытаясь запихнуть в свой бумажник слишком много денег.
— И вы ничего не скажете мне об этой загадочной истории? Вы могли бы, по крайней мере, намекнуть, что это в интересах государства, а может быть, всего мира или служб безопасности?
— Я думал, тебе все известно, — ответил Сатклифф, улыбаясь. — Так или иначе, но пока мы играем свои роли, не советую тебе недооценивать Стебелсона. Не придавай слишком много значения тем ошибкам, которые он совершает. Стебелсон делает это для того, чтобы ты пребывал в уверенности, что его легко одурачить.
— И как мне передавать вам информацию, если я буду в другом месте?
Сатклифф встал, и я понял, что беседа подошла к концу. Он поднял руку и приложил пухлые пальцы ко рту, деликатно прикрывая зевок:
— Возле тебя всегда будет кто-нибудь из наших людей.
— А если у меня возникнут сомнения?
— Спроси пароль.
— Какой еще пароль?
— Придумай сам. Такой, чтобы ты был уверен в его надежности.
— Ладно. Тогда — «мамаша Джамбо».
— Отлично. «Мамаша Джамбо». Он объявится сегодня в три часа в Брайтоне.
— Это хорошо. Я питаю слабость к лошадям и Брайтону.
К Брайтону особенно.
Мы направились к двери, и, остановившись в проходе, я вынул из кармана «беретту» — пистолет, который тайком вытащил из сумочки Кэтрин после обеда, поглаживая ее колено.
— А это? — Я показал «беретту». — Какое у меня будет прикрытие? Я имею в виду тот момент, когда я склонюсь над своим бумажником, пытаясь засунуть в него слишком много денег, и кто-то нападет на меня.
— У тебя есть право защищать себя и свое имущество, — ответил Сатклифф. — Но не этим. — Он взял у меня «беретту». — Мы дадим тебе другой. Нам нужно проверить этот пистолет, просто чтобы узнать, как он попал к Кэтрин Саксманн.
Я вернулся в машину, и плащ молчал до тех пор, пока мы не проехали здание парламента. Затем он
