Мы договорились встретиться чуть позже, в номере у меня были ягоды, пошли ко мне. Никогда не узнаешь, что в голове у женщины, хотя порой бывает и видно, чего она хочет и чего не хочет, чего боится, чего не боится. Никогда нельзя заставлять женщину делать что-либо вопреки ее желанию...
Я решился, положил Ей руку на грудь. Не знаю, как написать, чтобы это не прозвучало вульгарно, но эта грудь была как раз по моей руке. У всех все разное — и носы, и губы, и груди, и все остальное, но бывает грудь, напоминающая мне опрокинутую пиалу. Вот так рука на нее и легла. Волшебное ощущение! Я же писал уже, что с детства обожаю женскую грудь. Она не сопротивлялась. Удивительно! Мы были знакомы полтора часа. Женщина же должна посопротивляться, хоть для порядка. Так все считают — во всяком случае многие.
— Давай разденемся, — предложил я.
Она молча сняла с себя платье и остановилась посреди комнаты с еле заметной улыбкой. Боже мой, как Она стояла посреди комнаты, беззащитно опустив руки и глядя на меня. Почти как платоновская героиня — просто, доверчиво и в своей беззащитности непобедимо!
Я сомневаюсь, что женщина, которая искренне отдается, в состоянии что-либо видеть. В отличие от мужчины. Я редко видел женщину, которая не закрывает глаза, когда ее целуют, а еще реже — в момент соития. Если она и открывает глаза — все равно ничего не видит. У нее ужас в глазах. Физическая любовь — все равно как падение в пропасть.
Редко в своей жизни я испытывал такое наслаждение от физической любви, как в ту ночь. По эмоциональности, по степени отдачи. Были женщины, с которыми в постели весело, были — с которыми приятно, были — которых я даже любил, но ревновать не мог. Не ревновал потому, что в сексе они были достаточно индифферентны. Такую женщину глупо ревновать, потому что понимаешь, что так же индифферентно она отдается другому. Но женщину, которая отдает все и умирает, возрождаясь, начинаешь ревновать, опять же потому, что думаешь, воображаешь, что она так не только с тобой — она так с любым мужчиной.
Вот это был тот самый случай, когда я испытал совершенно замечательное ощущение полноты телесной любви. То, что вижу — закрытые глаза, прикушенные губы, заломленные руки, — меня возбуждает. Все безумно красиво. Ее руки упираются в стенку. Чтобы толкать себя навстречу твоему телу.
Я был очень горд своей кавалерийской победой. Мой старый друг не подвел меня. Я быстро предупредил Ее, что у меня жена, что люблю своих детей — никакого романа у нас быть не может. Но я уже понимал, что не могу уехать вот так просто, или дать уехать Ей, или не видеть Ее еще, или не обладать Ею, или дать кому-то возможность взять Ее за руки, или... Короче, я чувствовал, что влюбился.
Самое необычное из испытанного в этот вечер (Она убежала танцевать, все-таки был фестиваль) — это ощущение Ее кожи под моей рукой. Вообще человеческая кожа — телесный орган феноменальный. Когда мы ели за столом, я обратил внимание на Ее руки. Наверное, у меня склонность к фетишизму. У каждого мужчины свои любимые места в женской фигуре. Я имел разные пристрастия в женщинах, но руки, пальцы, манера их движения, гибкость, пластика и пальцы ног волновали меня всегда. Когда окончательно сойду с ума, стану фетишистом, собирающим дамские перчатки. Они всегда меня впечатляют. Еще всегда волнует внутренняя часть бедра. Положив Ей руку на внутреннюю часть бедра, я ощутил шелк. Или бархат. Не знаю. Такого ощущения кожи у меня никогда не было. Это кожа была прохладной и влажной, когда жарко, и сухой и горячей, когда холодно. У этой кожи какая-то инопланетная нежность, гладкость, мягкость. И еще — в ней какие-то биотоки, нервные окончания.
Женщинам я говорю комплименты только тогда, когда мне этого хочется. Тем более когда момент близости уже в прошлом. Я сказал Ей, что такого ощущения кожи не испытывал в жизни. Она восприняла это как дежурные слова. Убежала. Через день я должен был уезжать.
На следующий день — я уже искал Ее... Сказал:
— Я уезжаю в Турцию. Хочешь, поедем со мной.
Она посмеялась. Через полтора часа мы встретились снова, я протянул Ей билет, сказал:
— Это на завтра. Можешь лететь, можешь не лететь. Как захочется. Решай сама. Думай.
Она посидела минуту, глядя в пространство своими раскосыми глазами, и кивнула головой. На следующий день в семь утра мы летели в Турцию.
С тех пор мы не расставались.
Правда, Она уехала к себе домой. Но меня уже несло. На следующей неделе я предложил Ей бросить театр и ехать ко мне в Лондон. Ей показалось это шуткой. Она была уверена, что мы расстанемся и больше уже никогда не увидимся. Случилось иначе. Когда Она вернулась к себе, я позвонил Ей и сказал, что Она может приехать в Лондон, школа для Нее уже готова. Она не ожидала этого.
— У меня же премьера, — сказала Она. — Я играю главную роль.
— К черту главную роль, — сказал я.
Она ушла из театра. Премьеру отложили. Она приехала ко мне в Лондон...
А может, Она приехала ко мне в Америку? Или в Париж? Она ведь собирательный образ...
Я вообще боюсь себя связывать. Боюсь накладывать на себя обязательства. Как правило, заранее предупреждаю, что ничего длительного у нас быть не может. Я стар. Я женат. Я люблю другую. Зачем обманывать женщину ложными надеждами, внушать ей мнимую перспективу? Так было и на этот раз. У Нее не было ни надежд, ни перспективы. Меня мучила мысль о детях, которых я оставляю, маленькие дочери представлялись мне сиротами, плачущими на мокрой мостовой. Сердце сжималось от боли.
Спустя три месяца мы шли по Парижу. Я говорил о том, что меня гложет вина перед дочерьми, чувство отцовского долга. Повисло напряжение. Я понимал, что делаю Ей больно. Она вдруг вздохнула и улыбнулась:
— Я, наверное, Маша из «Трех сестер». Я люблю тебя вместе с твоей женой и твоими детьми.
Как счастлив я был с Ней в этот день...
Шли съемки, я был очень занят... Она все это время была в безвоздушном пространстве. Несколько раз пыталась уехать — я Ее не отпускал. Она поступила на курсы, учила английский, через полгода уже говорила. У нас были замечательные чувственные мгновенья. Но я-то уже знал, что влюблен в эту женщину. А Она этого не знала. Я познакомил Ее со своим сыном, познакомил со своим папой — Ей трудно было понять, что я не стал бы знакомить ни с сыном, ни с отцом женщину, с которой у меня просто случайная связь.
Когда чувствуешь себя завоевателем, способным одаривать, наполняешься огромной энергией. Ко львам это особенно относится. Но я был в работе, у меня было без счета дел. Я чувствовал себя завоевателем, чувствовал себя дающим — все было как будто просто. У Нее достаточно легкий характер, я даже удивлялся. Она не обижалась ни на мои глупости, ни на мои грубости. Просто смеялась в ответ. «Боже мой! — думал я. — Какая легкая женщина! Вот счастье!»
И этот очаровательный беспорядок в шкафах, брошенные на стулья платья, чулки. Я делал замечание, Она послушно все убирала, но через день беспорядок возвращался. А Ее смех! Громкий, неконтролируемый, заливистый, заразительный. Не смех, а пение. Когда Она в театре начинала смеяться, люди с неодобрением смотрели на Нее, как будто Она делала что-то неприличное. Но особенно мелодично смеялась Она, когда я говорил Ей что-то очень игривое.
Однажды я представил себя идущим по вечерней тенистой аллее мимо утопающей в сирени беседки, и вдруг из-за сырого благоухающего куста раздался Ее заливистый смех. Сердце мое остановилось. И я сказал Ей:
— Я умру, если услышу твой смех, когда ты будешь не со мной, где-нибудь на летней террасе, утопающей в развесистой сирени...
Меня тащил водоворот чувства. Я не видел препятствий, хотя понимал, что этой женщине я мог бы быть дедом. Что мы не пара. Но когда я говорил Ей об этом, Она только смеялась:
— Ты гораздо моложе моих ровесников.
Однажды Она позвонила мне на съемку.
— Меня пригласил молодой человек послушать джаз.
Меня, что называется, всего скрутило, но виду я не показал.
— Конечно, пойди.
Я пришел домой из монтажной: десять часов, одиннадцать, двенадцать, час ночи — Ее нет. Я весь
