Трудно не выстрелить в черное...
Но вот щиты едва заметно дрогнули, задышали. Венедим нащупал древко огненного флага, сжал.
Щиты сдвоились. Между ними открылись бреши.
Он поднял флаг и медленно провел им над головой – вправо и влево.
– Закройсь-закройсь-закройсь...
Лучники за его спиной подхватывали с земли щиты, присаживались на корточки, пригибали головы. Венедим оглянулся. Удовлетворенно кивнул. Сплошная черепица... И едва успел упасть сам.
Стрелы с того берега летели не со свистом – с ревом. Бревна частокола гудели от ударов. А пролетя между бревнами или над самыми остриями, найдя цель, эти стрелы опрокидывали сидящих вместе со щитами – и поднимались не все.
Венедим приник к бойнице.
Ничего не понимаю... На вид – просто люди и просто луки. Или это рамочные у них?
Ну конечно – рамочные. Он даже вздохнул с облегчением. Ну да – двое-трое натягивают тетиву, цепляют ее за зарубку на раме, передают натянутый лук вперед. Стрелок выпускает стрелу, берет следующий натянутый... Ну, посмотрим, как это у вас отлажено.
Он встал, поднял руку.
– Товьсь... За спиной вставали. Кричали, но вставали. Махнул резко. Залп. Еще и еще.
Все же наши защищены лучше. И стрелки отменные. Падают, падают, падают враги. И даже падают те, кто держит щиты. И поток ревущих стрел ослаб. Но не прекратился.
Вскрики рядом. Можно не смотреть... День лишь начинается. Всем укрыться. Лечь.
Да, это даже не начало. Даже не обмен приветствиями. Щиты на том берегу сдвинулись вновь в сплошную линию.
Пронзительный звук рожков. А ведь как-то уж очень легко они уступили, с сомнением подумал Венедим. Он огляделся. Убитых относили в сторону, раненых перевязывали. Тех и других было немного но для бойцов, многие из которых впервые в жизни посмотрели в глаза такой вот смерти, и это было почти потрясением. Когда человек, стоявший рядом с тобой, вдруг захлебывается собственной кровью... когда корчится от невыносимой боли, от которой и кричать-то невозможно, а ты ничем не можешь помочь ему... а в ушах звон, и шершавый язык царапает шершавые губы, и кто-то впереди падает, сраженный уже твоей стрелой, и так же с муками расстается с жизнью...
А ведь по-настоящему-то еще ничего и не начиналось. И прошло добрых полчаса, прежде чем все началось по-настоящему.
Рогдай почувствовал что-то странное: будто дуновение ветра сверху. Он поднял лицо. Небо сделалось низким и холодно-хрупким. Что-то предостерегающе каркнул Якун. Да-да, хотел сказать Рогдай, ничего страшного... Тяжесть становилась невыносимой. Невидимые руки давили на плечи. Сильнее и сильнее. Рогдай наклонился чуть вперед и шагнул шаг и еще шаг – широко расставив ноги, ссутулясь, принимая тяжесть на крестец и бедра. Кругом потемнело, и даже солнце стало темным. Он не уловил того мига, когда упал, – просто увидел себя лежащим, увидел – будто со стороны... раздавленный краб. Застонав от унижения, он повернулся, нашел опору для рук, напрягся. Он будто бы вставал с мельничным жерновом на спине. Что-то трещало. Сквозь темень он увидел Якуна, который стоял стоял! – подняв правую руку со скрюченными пальцами, и что-то выкрикивал гортанно и ритмично.
Потом он вновь упал – подломилась рука. А потом все как-то кончилось. Остался шум, кружение головы, желание лежать и не вставать. Железный или медный вкус во рту. Кто-то ворочал его, делал больно. Рогдай открыл глаза.
Незнакомый слав ощупывал ему плечи и руки.
– Я никогда не видел, чтобы человека так корежило, – сказал он. – Но ты крепок, стратиг, – кости все целы.
В голове чуть прояснилось. Это был Пактовий.
– Ф-фу... что это было? И постой. Где все?
– Кто?
– Ну, здесь же было... – Он огляделся. – Померещилось. Ничего себе...
– Кого ты видел?
– Да многих... Помоги-ка встать. Я долго... так?
– Минут сорок. Якун сказал: часа два проваляешься.
– Вестовые были?
– Были. Отпустил.
– Что впереди?
– Те – стоят. Чего-то ждут.
– Пока я сдохну... Ладно, пошли обратно.
И они пошли. Ноги не желали вставать туда, куда он хотел их поставить. Но потом и он, и они вроде бы приспособились, стали понимать друг друга...
Шатер. Полуразвалины. Расчищенная площадь, стол под навесом, горсточка людей. На все смотришь как из-под воды, из воздушного пузыря. Звук не проходит?.. Все, однако, слышно... вроде бы.
Он будто никогда не был на этом месте и людей видел впервые, хотя и знал откуда-то (из сна?), как их зовут и кто они такие.
– Алексей, – шепнул он так, чтобы другие не услышали. – Поглядывай на меня. Если буду делать глупости – руби. Понял?
– Хорошо, дядюшка. – Тот кивнул с излишней серьезностью, и Рогдай понял: врет, не зарубит. В крайнем случае свяжет.
И то хорошо...
Наверное, какое-то невидимое колесо там, на том берегу, сделало круг, невидимым выступом зацепило невидимый рычаг... Венедим услышал далекие команды, в небо взметнулись – плотной щетиной копья с флажками, щитоносцы опрометью бросились к самому обрезу берега, под кем-то обрушилась земля, в воду полетели люди и оружие... Лучники Венедима, не дожидаясь взмаха руки командира, открыли стрельбу, целясь над самым обрезом черных щитов. И немедленно оттуда, из-за щитов, полетели в ответ ревущие стрелы. Ответный залп был плотен и меток, зловеще меток...
Венедим понимал: сейчас слишком многое зависит от того, выстоят ли его люди под этим убийственным потоком – или сдадутся духом. Он неторопливо стянул с плеча бесценный тисовый двуизогнутый лук, укрепленный рогом сильного лося, воткнул перед собой в землю с десяток стрел, возложил одну на тетиву и стал выбирать глазом цель. Сплошные щиты... ага, вот брешь. Он выступил из- под укрытия частокола, вмиг прицелился, отпустил стрелу в полет – и шагнул обратно. Кто-то рухнул там, в бреши; щиты сомкнулись. Следующие стрелы он пускал наугад – так, чтобы они сами находили цель. Ревущие стрелы летели все гуще, совсем рядом, врезались в столбы, защищавшие его, – он делал вид, что его это не касается. Одна рванула перевязь на плече, он только скосил глаза... Его тысяча – держалась, держалась...
За ревом чужих стрел он почти не слышал чужих барабанов, и поэтому начало штурма застало его врасплох.
Щиты местами остались стоять – по пять из каждой двадцатки? примерно так... – а прочие упали, и в бреши бешеными потоками хлынули саптахи и крайны, круглые щиты и блестящие маленькие шлемы... все они несли с собой надутые бурдюки, по два в связке, и бесстрашно бросались в поток, и поток увлекал их налево, налево... десятками они гибли под стрелами, и в какой-то момент Венедим понял, что бросили их вперед для того только, чтобы лучники его, забыв осторожность, начали высовываться для стрельбы по такой простой мишени... Да, из-за оставшихся щитов их били прицельно, едва ли не на выбор, но уже ничего нельзя было сделать, никто просто не увидел бы его команды и уж тем более не услышал бы. Бой входил в ту стадию, когда из всех команд остается одна: «Бей!» И Венедим сам решил следовать ей.
Он хладнокровно, одного за другим, сразил семерых конкордийских (или степных? кто их теперь разберет...) лучников, излишне увлекшихся охотой на его солдат. Да, и на том берегу брал верх азарт боя, вещь страшная, погубившая многих – но и многих спасшая, а кроме всего прочего, и неизбежная, как болезнь дождливой зимой. Потом чужая стрела ударила его в нагрудник и опрокинула навзничь.
