может, как у майора Петрова.
– Ладно, – сказала она. – Сейчас еще не поздно. Но пока доберусь… Я ведь на той самой окраине, где безногие на пустырях валяются. Три дома, а вокруг степь. А ты наверняка в центре.
– Говори адрес, через двадцать минут я за тобой заеду. Увидишь: красная машина, «ниссан», выйдешь. Заходить к тебе не хочу – чтоб маму не тревожить.
– Мудро, – усмехнулась она.
Последующие часа полтора я изображал из себя уже не дельца-умнягу, брезгливо проходящего через социалистическо-капиталистический период первоначального накопления капитала, а барыгу, жлоба, рашен бизнесмен: музыку в машину, какая побухтистее (шоб вся улица слыхала: я еду!), скорость – шоб никто ни-ни не обогнал, проскоки с ревом гудка на красный свет под матерки шоферов, плеванье старичков на тротуарах и зависть пацанья, заезд в гараж, открывающийся автоматически с помощью пульта из машины (так же и свет в гараже зажигается), легкими шагами в светлом летнем костюме – с дамой на девятый этаж в загаженном лифте, а в квартире уже чудодейственным образом: цветы, фрукты, шампанское с ананасом, музыка льется из системы хай-фай, кондиционер работает бесшумно, на полах обоих (именно так!) комнат ковры, во второй комнате – постель ширины такой же, как и длины, кресла, в которых утопаешь – и не хочешь выплыть, – и все это специально, все это я знал, для чего, ждал все слов – и дождался.
– Вот, значит, чем ты меня решил охмурить? Скромный делец.
С усмешкой. Но и с некоторой ошарашинкой. Потому что, как ни крутите, а «красивая» жизнь (ее ведь в сатирическом журнале «Крокодил» времен моей юности без кавычек не называли) непривычного человека все ж спервоначала обескураживает, а Нина была девушкой непривычной, сама с мамой жила скромно, я это очень просто по ее одежде видел.
– Да пошла ты! – ответил я.
– Слушай, – строго сказала она. – Не знаю, зачем ты эту маску напялил, но будешь хамить – уйду. Как ты ни выпендривайся, а этого не спрячешь. – И она указала на то место, где в типовых квартирах стоит набор мебели, называемый в соответствии со скудостью современного русского языка – «стенка». Не было «стенки». А вместо «стенки» по всей стенке были полки с книгами. Да в спальне еще. Мое настоящее богатство, ради которого я и от свиданий иногда отказывался, и встречи деловые, зачитавшись, срывал. Мои что-то около трех тысяч книг. Поэтому в кресле утопать она не стала, а подошла к полкам.
Молвила:
– Если ты все это прочитал, тогда я много о тебе знаю.
– Не все. Половину. Жизнь впереди еще долгая, успеется.
– Я поняла. Ты все выдумал. И ты не физик-математик. Ты бывший актер. Тебя выгнали за профнепригодность: в каждой роли ты пересаливал и переигрывал.
Девочка моя, она говорила это красиво, умно, тонко – а всего-то двадцатъ один год. Но не зря же я утверждал – или кто-то из мною прочитанных, – что и в двадцать, и в тридцать лет женщины одинаково умны, когда говорят с мужчиной. Особенно если он нравится. Все-таки я усадил ее в кресло для утопающих – и утонул сам. Молча разглядывал ее. Боже мой, эта шея, эти волосы, эти руки – все скоро умрет. Ведь скоро. И это обязательно, потому что она уже не просто нужна мне. Я ее не отпущу. Может, это влюбчивость (как слезливая сентиментальность у кровавых диктаторов), но я уже в нее влюбился – и по-настоящему, и поэтому нет того, чего бы я сейчас не мог сделать. Даже самое невероятное – не трогать ее – могу.
– Шампанское-то будем пить или как? – спросила Нина. Шампанское на девушек хорошо действует, расслабляет, они податливыми становятся. А клятвы свои страшные можешь забыть.
Я оторопел.
Она взяла телефон.
– Мама? Все нормально. Да нет, ничего. Она перенервничала просто. Но сейчас еще тяжело. Плачет. Утром? Не знаю, я позвоню еще.
И мне:
– Лучше, конечно, без шампанского. Чтоб чувствительность не притуплялась.
– Ты в этом хорошо разбираешься? Есть опыт?
– Кое-какой. А главное – я вообще не пью. Не переношу алкоголь. Так, – деловито осмотрелась она. – Ванная там. Что ж не показал? Другим-то показывал? Что там, голубой кафель, мрамор, зеркала?
Она засмеялась и пошла в ванную.
Под шум воды я думал: вот те на! Или я в ней напрочь ошибся – или влюбилась она в меня? Или вообще неизвестно что. Я-то планировал как? Выпьем шампанского, потом я-таки приближусь к ней, в танце ли, в другом каком занятии, возьму в руки, начну заводить и доводить, а потом в бешенстве (на себя, мол, бешусь!) – выпровожу. На другой день она явится. Ну или через день. А тут – будьте любезны, вариант, какие бывали не раз. Она в ванную – спокойно, потом я в ванную – спокойно, потом в постель, заниматься друг другом с душевной скукой – но для здоровья, говорят, полезно, и сон после этого хороший, а то мы ж невротики все, на снотворных все…
В общем, я даже растерялся. И настолько тупо соображал, что приготовил слова: мол, ты что, девушка по вызову? марш отсюда и чтоб глаза мои!.. А потом? А влюбленность моя? Что, уже прошла? И я чувствовал – нет. Но что-то произошло. Не так я хотел.
Она вышла, завернувшись в большое махровое полотенце. Не успел я раскрыть рот, как она сказала:
– Ты же мне объявил: хочешь меня употребить, потому что если не употреблять, то любить надо, а любить ты не хочешь. Так вот. Чего-чего, а любви твоей я тоже не хочу. Страшный ты там или несчастный – не хочу. Но ты своего умеешь добиваться. Я тебе не верю. Договоримся так: ты меня употребляешь – и до свидания. И чтобы больше никаких звонков. Годится? Или я пошла. За помывку и пользование полотенцем могу заплатить.
Это был уже свет в окошке. Остается сказать: что ж, уходи. И еще что-нибудь добавить. Ну вроде: спасибо. Она: за что? Я, пожав плечами: не знаю… Но я – не сумел.
…Многоопытных ласк моих она принять не пожелала.
– Тебе будет хорошо. Как никогда. Как ни с кем… – шептал я.
– Посмотрим, – ответила она, чуть не лишив этим холодным словом мужского достоинства. Как же я ее убивать-то буду? – мелькнула дурацкая мысль. Поэтому я действовал, словно при убийстве: лишь бы скорей. (И крови поменьше.)
Кровь, однако, была.
– Ни фига себе, – сказал я, включая зачем-то свет и осматривая место происшествия.
– Именно так, – сказала она. – Потуши свет, дурак, или отвернись хотя бы.
И ушла в ванную. А потом молча легла спать в другой комнате на мягком диване (я укрыл ее уже сонную), а утром, проснувшись раньше меня, исчезла.
– Понимаешь, – говорила она через две, кажется, недели, когда я ее измучал-таки расспросами о первой ночи, – я решила так. То ли ты психопат, то ли хитроумный бабник – какая разница? Мне двадцать два скоро, подруги давно и замужем, и любовники у них, а мы с Сережей, парочка влюбленная (будто бы – добавила в скобках), всё ходим, за пальчики держимся. Он пытался два раза – одна суета, стыд, он закомплексованный, сопит и битых часа два бормочет: сейчас, сейчас… Вот… А я хотела этого знания. Этого опыта. И просто – как женщина. Пора. Присматривала. Правда, меня больше устраивал вариант случайный. Чтобы виделись в первый и в последний раз. Тут ты. Сначала ничему не верила. Потом поверила. Потом опять не верила – когда приехала к тебе. Теперь – опять верю. А ведь было дело – с Петровым готова была. Ты слышишь меня? Понимаешь меня? Я тебе верю, это очень важно. Я верю.
– Чему?
– Ну, что нужна тебе. Что…
– Влюбился?
– Скажем так… Ну и я немножко. Вон ты какой. Красивый, умный. И богатый даже, хотя это дело пятое. Но, в принципе, я не чистоплюйка, я и с богатым и красивым переспать могу. Хотя мне больше бедные и уродливые нравятся.
Она смеялась. Я целовал ее пальцы. По одному.
