Я в ответ рассказал ей историю своего грехопадения, которую никому не рассказывал. Вот ведь как: ничего не боюсь, а смешным показаться все-таки не хочется, история же эта выставляет меня в довольно смешном виде. То есть я раньше так думал, а после того, что произошло с Ниной, умилился, потому что она почти повторила меня.
Мне было восемнадцать лет, я учился на первом курсе, был весел, волен, раскован и считался первейшим бабником, что была полная неправда. Меня часто видели то с той, то с этой, строили утвердительные догадки, я же был девственник и ни с кем даже не пытался пойти на сближение, боясь, как мы говаривали, облажаться – и это всем станет известно. Я понимал, что это в конце концов может вылиться в психоз, в тайную женобоязнь, и решил во что бы то ни стало – исполнить. И была некая девица, довольно симпатичная и стройная, жившая на квартире у какой-то старушки и имевшая репутацию вполне определенную. По крайней мере, трое моих друзей утверждали, что переспали с ней в отсутствие старушки, а старушка отсутствует почти всегда, потому что страстная любительница таскаться по магазинам, стоять в очередях, выискивать, где что дешевле или лучше, или то, чего в других местах нет, – и проводит в этих полезных для здоровья занятиях целые дни. Вот с этой девицей – с ее помощью, если точнее – я и решил согрешить. Я подошел к ней и сказал:
«Слушай, давно хочу напроситься к тебе в гости».
«Ладно», – сказала девица и назначила время.
Я пришел. Я трясся в душе как осиновый лист. Я был спокоен и победителен. Вот что, сказал я, приму-ка я ванну, а ты постели пока.
«Ого! – сказала она. – Вот это напор!»
«Могу и уйти, – пожал я плечами. – Но что делать, если ты мне давно нравишься? Я не люблю бестолковых разговоров. То есть люблю, и даже очень – но когда уже твои усталые кудри прильнут к моему обнаженному плечу. А до этого не разговоры, а одно скрытое желанье. Разве нет?»
Ну, может, не так красиво и умно сказал, но примерно так. И пошел себе в ванную. Мылся тщательно – и вышел из ванной Адамом, даже полотенца вместо фигового листка не использовал.
Она и впрямь постелила и лежала уже под простыней – и на мою наготу посмотрела спокойно, изучающе, как и положено опытной любительнице. Совершенно спокойно я улегся рядом. Совершенно спокойно целовал ее долго и обстоятельно. Я не позволял даже отдаленно приблизиться мысли, что у меня не получится. Она, впрочем, была тоже спокойна, почти деловита (не впервой!), – и меня это еще больше успокаивало. Совершенно спокойно произвел я серию ласк и совершенно спокойно приступил к делу. А потом обнаружил то же, что и в случае с Ниной.
«Я так боялась, – сказала девица. – Я давно думала: вот бы с тобой… Потому что остальные олухи. Я так боялась. А ты так все… Спасибо тебе».
Потом я довольно долго с нею распутывался. И, конечно, не признался ей, что она у меня была первой, и она до сих пор уверена, что порушил ее девичество опытнейший и искуснейший донжуанище.
Нина, выслушав это, не засмеялась почему-то, а задумалась.
– В чем дело? Тебе неприятно было это слушать?
– Да нет… Просто я всегда много думала об этом. Одна из самых страшных и сложных человеческих загадок. И то, как люди себя ведут, и что бывает из-за этого… Вечные вопросы.
– Вся природа на этом замешана.
– У людей – особенное. Они и напридумывали много, и вообще, у них мозги. Из-за мозгов-то все катавасии. Я когда совсем маленькой была, уже понимала, как это происходит. И думала: что ж такого, если все этого хотят? Подошел, сказал, получил отказ или наоборот, вот и все. В древности, быть может, так и было. Я думала даже: зачем природа так устроила? Почему для этого недостаточно, например, простого рукопожатия? Ну, не мимоходом, а – минуту. Пожали руки, сцепили пальцы, получили каждый свое удовольствие – разошлись. Сколько проблем бы разрешилось!
– Любви бы не было, – сказал я глубокомысленно.
Она подумала и согласилась.
Я гордился ею.
Я показывал ее друзьям и знакомым, как тщеславный студент, которого полюбила вдруг известная раскрасавица актриса.
Не в свет выводил, какой, к черту, в дельцовской среде свет; собезьянничали, сучьи хвостики, у тех, о ком десять лет назад анекдоты сочиняли. Те же охотничьи домики, те же сауны, те же пьяножратвенные оргии «на природе» – или в ресторан закатиться, где голое варьете и где девки на шеях виснут, потея. Я заметил: у многих женщин запах денег вообще вызывает повышенную потливость.
Я показывал ее дома (но она еще не жила у меня, я не хотел этого до свадьбы), приглашая кого- нибудь посидеть, поболтать. Я показывал ее однокласснику Леше Хворостову. Он, как и майор Петров, сочинял стихи, я ничего не понимал в них и честно говорил ему об этом. Он не обижался: другие тоже не понимают. Он сочинял для себя, но однажды решился и послал в Москву, в толстый литературный журнал. Выждал, скрежеща самолюбиво зубами, три месяца и только после этого позвонил с вопросом: читали ли, мол, мои стихи? А вы сами-то их читали? – ответила какая-то неведомая редакторша. С тех пор Алеша никуда ничего не посылал, занимался тем, что – жил. Когда бы я его ни спросил о работе, он досадливо махал рукой: «А-а-а!» – и переходил к разговору о Шиллере, о славе, о любви… Алеша, конечно, пил – и пил запойно. То неделями ни в рот каплей, то ударяется в загул тихий, анемичный, просто пьет и лежит, лежит и пьет. Неделю, полторы, две. Потом начинает «выходить» – с муками, с бессонницей, с тоской. Однажды в пике запоя он добрел до меня спросить денег.
«Без отдачи, конечно. Ты ж видишь, я в штопоре, – и у меня ни стыда, ни совести. Даже желания подохнуть нет».
Но вид у него был подыхающий, и я вызвал бригаду прекращения запоя, объявления о таких услугах все чаще мелькали в газетах. Молодой врач и ассистентка сунули ему горстъ таблеток, поставили систему.
«Принесите банку, он захочет сейчас в туалет», – сказал врач.
Я принес банку. Алеша захотел, но не мог.
«Лежа не можете?» – спросил врач. Алеша отрицательно покачал головой.
«Стесняется», – сказал я. Алеша кивнул. Ассистентка вышла.
«И нас стесняется», – сказал я. Алеша кивнул. Мы вышли и зашли через минуты три-четыре. Банка была пустой.
«В чем дело?» – раздраженно спросил врач.
«Стесняюсь».
«Кого?!»
«Себя. Только в туалет».
«Ну, тогда терпите, если сможете. Отведем вас потом. Хотя лежать бы надо».
Но Алеша не вытерпел. Он заснул под системой и во сне сумел сделать то, о чем его бесплодно просили.
С тех пор довольно регулярно на излете запоя он появлялся у меня, я вызывал бригаду и платил раз от раза все больше (в мае 94-го – 70 тысяч).
Но вот он уже довольно долго – почти месяц – держался крепко и поговаривал даже, не завязать ли совсем, и я пригласил его в гости.
Ну, посидели, попили чайку, Алеша оживился, был говорлив, насмешлив, остроумен – внятно, едко, не то что в стихах. Он, чего с ним сроду не бывало, даже свои стихи стал читать вслух.
– Вы, конечно, не поняли? – спросил он Нину.
– Самое странное, что, кажется, поняла! – ответила моя умница.
– Что ж вы поняли?
– Ну… Стихи не перескажешь, особенно ваши, они же не на уровне смысла, но я попробую рассказать о своих ощущениях. – И она что-то говорила (я слушал голос – не вникая), плавно поводя руками, то грустя мимолетно, то смеясь, то морща лоб в раздумье. Говорила долго.
– Этого не может быть, – сказал Алеша. – Вы все поняли. Именно об этом я писал. Вы поняли даже
