Рабыни унесли тарелки и поставили в просторной галерее бархатную кушетку. Едоки протянули руки к рабыням, и те дочиста вытерли их полотенцами.
Из-за финиковых пальм, густо росших в саду, появилась Эльфелилет со своими спутниками. С ней были два телохранителя с длинными, увенчанными золотыми наконечниками копьями, с тяжёлыми звонкими кольцами из меди; три танцовщицы, куртизанки-ученицы, одетые в голубые шерстяные накидки поверх тончайших хлопковых шаровар и расшитых блуз; четыре носильщика паланкина — быковатого вида рабы с намасленными торсами и с мозолями на плечах. Носильщики, застонав от облегчения, опустили паланкин на землю и отдёрнули парчовые занавески.
Из паланкина вышла Эльфелилет — женщина со светло-коричневой кожей, с ресницами, припорошенными углём, с рыжими от хны волосами, в которые была вплетена золотая проволока. Розовая краска покрывала её ладони и ногти. Под её вышитой голубой накидкой скрывался замысловато украшенный жилет. Накрахмаленные шёлковые шаровары с завязками у щиколоток блестели от покрывавшего их мирабаланского лака. Лёгкая россыпь оспинок на одной щеке приятно подчёркивала округлость её луноподобного лица.
— Эльфелилет, моя дорогая, — сказал Манименеш. — Ты как раз вовремя, к десерту.
Эльфелилет грациозно прошлась по выложенному плиткой полу и улеглась ничком на бархатную кушетку. В таком положении общеизвестная красота её ягодиц представала в наиболее выгодном свете.
— Я благодарю моего друга и покровителя, благородного Манименеша. Живи вечно! Высокоученый доктор Багайоко, я Ваша служанка. Привет, поэт.
— Привет, милочка, — сказал Хайяли, улыбаясь с природным дружелюбием, свойственным поэтам и куртизанкам. — Ты — Луна, а твои красотки — кометы на нашем небосклоне.
Хозяин произнёс:
— Это наш высокочтимый гость, караванщик Абу Бекр Ахмед Ибн-Ватунан.
Ибн-Ватунан, сидевший с открытым от изумления ртом, вздрогнул и пришёл в себя.
— Я простой человек из пустыни, — сказал он. — Я не обладаю тем даром слова, который есть у поэтов. Но я — Ваш слуга, госпожа!
Эльфелилет улыбнулась и встряхнула головой. В оттянутых мочках её ушей зазвенели тяжёлым золотом филигранные серёжки.
— Добро пожаловать в Одогаст.
Подали десерт.
— Ну, — сказал Манименеш, — всё, что мы ели до сих пор, — это простая и грубая еда. Вот где мы блистаем более всего. Позвольте соблазнить вас вот этими ореховыми пирожными «джузинкат» и прошу отведать нашей медовой лапши — надеюсь, что здесь хватит на всех.
Все, кроме, конечно, рабов, принялись наслаждаться лёгкой рассыпчатой лапшой «катаиф», щедро посыпанной каирванским сахаром. А ореховые пирожные были воистину несравненными.
— Мы едим джузинкат во время засухи, — сказал поэт. — Потому что ангелы начинают лить слёзы от зависти, когда мы их вкушаем.
Манименеш героически рыгнул и поправил свою ермолку.
— А теперь, — сказал он, — пора насладиться капелькой виноградного вина. Имейте в виду, по чуть-чуть. Ибо грех пития — один из наименьших грехов, и мы замолим его без особого труда. После этого наш друг поэт продекламирует оду, сочинённую им как раз к этому случаю.
Хайяли стал настраивать свою двухструнную гитару.
— А также по требованию публики я буду импровизировать лирические газели в двенадцать строк на заданную тему.
— После того, как наши желудки успокоятся под звуки эпиграмм, — сказал хозяин, — мы насладимся танцем справедливо прославленной труппы нашей госпожи. Затем мы удалимся в дом и насладимся их другим не менее прославленным искусством.
Тут снова закричал привратник.
— Ваш посыльный вернулся, господин! Он вместе с прорицателем ждёт Ваших указаний.
— Ах! — сказал Манименеш. — Я совсем забыл.
— Это неважно, сэр, — сказал Ибн-Ватунан, распалённый программой предстоящего вечера.
Но тут заговорил Багайоко:
— Давайте взглянем на него. Контраст с его уродством сделает этих женщин ещё прекраснее.
— Что иначе было бы совершенно невозможно, — добавил поэт.
— Что ж, ладно, — согласился Манименеш. — Введите его.
Сквозь сад к ним приблизился Сиди, мальчик-посыльный, за которым следовал отвратительно медлительный, размахивающий костылями прорицатель.
Человек вполз в круг света, как искалеченное насекомое. Его огромный пыльный серый плащ, весь в пятнах пота, был перемазан чем-то немыслимым. Он был альбиносом. Его розовые глаза туманила катаракта, а проказа сожрала одну его ступню и несколько пальцев на руках. Одно плечо было намного ниже другого, что свидетельствовало о его горбатости. Обрубок голени был изъязвлён грызущими его плоть червями.
— Клянусь бородой Пророка, — воскликнул поэт, — воистину, это пример непревзойдённого уродства.
Эльфелилет сморщила носик.
— От него разит чумой!
Сиди сказал:
— Мы спешили, как могли, господин!
— Иди в дом, мальчик, — сказал Манименеш, — замочи в ведре десять палочек корицы, затем принеси ведро сюда и вылей на него.
Сиди тут же ушёл.
Ибн-Ватунан пристально рассматривал этого страшного человека, стоявшего, покачиваясь, на одной ноге у самой границы освещённого круга.
— Почему ты до сих пор жив, человек?
— Я отвернул свой взор от этого мира, — произнёс Страдалец. — Я обратил свой взор к Богу, и он щедро пролил на меня знания. Я обрёл знания, выдержать которые не под силу никакому бренному телу.
— Но Бог милостив, — сказал Ибн-Ватунан. — Как можешь ты говорить, что это сделал Он?
— Если тебе неведом страх Божий, — сказал прорицатель, — бойся Его, увидев меня.
Ужасный альбинос, медленно агонизируя, опустился на землю за пределами галереи. Он снова заговорил:
— Ты прав, караванщик, полагая, что смерть будет для меня милостью. Но смерть приходит ко всем. В своё время придёт и к вам тоже.
Манименеш откашлялся.
— Так ты, значит, видишь наши судьбы?
— Я вижу весь мир, — ответил Страдалец. — увидеть судьбу одного человека всё равно, что проследить путь одного муравья в муравейнике.
Появился Сиди и вылил на калеку ведро ароматной воды. Провидец сложил ладони горстью и пил эту воду, удерживая её изуродованными ладонями.
— Спасибо, мальчик, — сказал он и обратил свой затуманенный взор к юноше. — Твои дети будут жёлтыми.
Сиди засмеялся от удивления.
— Жёлтыми? Почему?
— Твои жены будут жёлтыми.
Танцовщицы, отошедшие к дальнему краю стола, захихикали. Багайоко вытащил из рукава золотую монету.
— Я дам тебе этот золотой дирхем, если ты покажешь мне своё тело.
Эльфелилет мило нахмурилась и заморгала начерненными ресницами.
