Я постучал. Нет ответа. Я подождал немного и постучал снова, на этот раз громче. Тогда я услышал скрип кровати. Послышался звук шаркающих босых ног; затем кто-то стал зажигать спичку. Дверь открылась, и я увидел стоявшую за ней женщину, завернувшуюся в одеяло, ее темные волосы свободно ниспадали на плечи.
– Я пришел насчет стирки, – сказал я.
Она кивнула, как будто поняла, сказала что-то по-русски и жестом пригласила войти. На столе была зажженная свеча, кровать смята. На стул прыгнул кот, выгнул спину и уставился на меня сверкающими зелеными глазами.
Белье было готово и прекрасно выглажено. В то время как она одной рукой связывала его в узел, придерживая другой одеяло, я положил на стол принесенную с собой буханку хлеба и добавил к ней несколько рублей. Один из них упал на пол. Я остановился, чтобы поднять его, то же сделала она, и мы столкнулись головой. Я засмеялся; она тоже засмеялась. Но смех застрял у меня в глотке, потому что, когда она выпрямилась, забыла прихватить одеяло, и оно упало. Я увидел ее голые плечи, пышную грудь, крепкие бедра. Острый запах ее волос сводил меня с ума. Я схватил ее за руки, когда она опустила их вниз, чтобы поднять одеяло; я сжал кисти так сильно, что она вскрикнула. Ее большие глаза смотрели умоляюще, полные слез. У нее было молодое лицо с высоко посаженными скулами и правильными чертами. Она что-то прошептала на своем языке – я понятия не имел что.
– Пойдем, – сказал я, затем почти прокричал: – Пойдем!
Она смущенно улыбнулась, но страх в ее глазах пропал. Затем она вдруг кивнула и, все еще улыбаясь, повторила слово:
– Пойдем!
Глубокой ночью, когда нес белье обратно в лагерь, я чувствовал себя как после трехдневного кутежа.
Нашим следующим местом назначения был железнодорожный узел, последняя станция перед линией фронта, на которой боевые подразделения пополняли личный состав и запасы.
Было что-то умиротворяющее в этой железной дороге, даже несмотря на то что паровозы и вагоны были русскими; она напоминала нам о доме и мирном времени. Но внешность была обманчива. Нам вскоре захотелось находиться подальше от этого места. Дело было в продолжавшихся круглые сутки русских бомбардировках, при том, что не было никаких предупреждений о воздушных налетах. В предупреждениях, правда, не было и смысла, так как и часа не проходило без грохота бомб.
Мы скоро превратились в сгусток нервов. Постоянно приходилось быть настороже, и наши глаза напряженно всматривались в небо. Раздавался гул самолетов, которых нам не было видно, и мы ожидали града падающих бомб и вздыхали свободно, только когда они падали не слишком близко.
Мне довелось поработать в качестве оператора на небольшом телефонном узле. Работа сама по себе была довольно занятной. При постоянном общении с офицерами высокого ранга голос скоро приобретает жесткие нотки человека, привыкшего отдавать команды, и вскоре обнаруживаешь, что к тебе обращаются с подлинным уважением. Только если на другом конце провода спрашивают, не я ли майор Эдельвайс или капитан Танненбаум, приходится следить за собой, чтобы тебя не приняли не за того человека.
Конечно, все фамилии вблизи фронта назывались вымышленные; все до мелочей маскировалось. Но эти меры предосторожности от шпионов, как мы скоро в этом убедились, были обоснованны.
Град бомб не прекращался ни на один день. На нас пикировало обычно не более трех самолетов, но, как только они улетали, на смену им прибывало новое звено. Конечно, теперь нас защищала зенитная батарея, но она всегда открывала огонь, когда русские самолеты были уже далеко. Мы подозревали, что артиллеристы боялись обнаружить свои позиции, – они сами не хотели подвергнуться бомбежке, – но их идиотская стрельба в промежутках между налетами совершенно выводила нас из себя.
Только однажды появился наш истребитель, и это был неуклюжий маленький итальянец. Русские не отличались быстротой, но они в любой момент могли доставить неприятности этой старой развалине. Конечно, вполне могло быть, что ее пилот не горел желанием схватиться с русскими, но он вдруг оказался на одной трассе с ними и тогда показал им все, на что был способен. Один из русских самолетов окутался дымом и, объятый пламенем, полетел вниз, но когда итальянец занялся вторым русским самолетом, то получил такой же отпор, какой перед этим дал сам. Теперь уже он задымился и штопором ушел вниз. Финиш. На этом наши летные ресурсы на данное время были исчерпаны. Все, что у нас оставалось, это никчемные зенитки.
Я делил комнату с Францлом. Его кровать была у стены, напротив окна. Неожиданно среди ночи послышался знакомый гул. Прежде чем я успел предупредить Францла, разверзся ад. От взрывов стоял такой грохот, что я засунул голову под одеяло и закрыл руками уши. С чудовищным треском вылетело наше окно, двери вырвало и подняло в воздух, и вниз полетели большие куски потолка. Я соскочил с кровати, меня шатало. Фрацл все еще лежал на месте, прижавшись к стене. Затем я услышал, как он ругается в своей обычной манере. Слава богу, он был жив!
Жужжа своим фонарем с ручным генератором, я посветил. В стене над ним была дыра величиной с голову ребенка. Францл повернулся ко мне белый как полотно. Прямо по его взъерошенной шевелюре пролегла прямая борозда, сделанная осколком бомбы, который начисто сбрил в этом месте волосы так, что осталась красная полоса на голом скальпе.
Он сидел на краю кровати, обхватив голову руками.
– Господи, – сказал он, – как же мне страшно!
Я вполне этому верил.
Две ночи спустя нас неожиданно подняли с постели.
– Построение на станции!
Нужно было максимально быстро разгрузить поезд с боеприпасами. Длинная колонна грузовиков стояла наготове. Все наше спецсоединение, независимо от звания, было подключено к этой работе. Хотя на термометре было ниже нуля, мы все взмокли. Мы таскали боеприпасы, как лунатики. Почти не произносили ни слова. Если бы русские застигли нас в этот момент, то спаси Господи наши души! Мы рыскали вокруг в поисках укрытия на этот случай. Ковак нашел бетонный блиндаж, достаточно большой, чтобы укрыться нам всем.
От этих снарядов у нас уже дрожали ноги. Мы сновали взад и вперед – от поезда к грузовику, от грузовика к поезду, – а рядом шумел капитан Кребс, следивший, чтобы не было остановок, сыпавший указаниями, ругавшийся. Он был единственный, кто сам палец о палец не ударил.
Затем неожиданно появились русские. Мы слышали над головой гудение самолетов, выискивающих цель. На дальнем конце города были видны огненные вспышки, за которыми последовали два взрыва. Гул стих, и мы опять продолжили работать, как рабы, и один за другим машины с грузом отправлялись в сторону фронта.
Через час самолеты противника вернулись, сбросил новые бомбы на другом конце города.
– Какого черта им нужно? – спросил озабоченно Пилле.
– Заткни пасть! Они выследят нас довольно скоро!
Мы становились все более нервными.
Русские продолжали кружиться над головой. В течение нескольких минут нервы были натянуты до предела. Неужели они нас обнаружат? Затем неожиданно совсем близко мы увидели две красные вспышки: осветительные ракеты запускались таким образом, что пересекались по диагонали над нашей головой. Еще больше огней опускалось вниз с другой стороны – еще незагруженные машины оказались как раз между ними! Францл был в ярости.
– Мерзавцы! – крикнул он. – У них, должно быть, есть тут шпионы!
– Быстро в укрытие! – заорал Ковак. – Огненная завеса возникнет в любой момент!
Мы побежали в убежище, не сразу его нашли в темноте, запаниковали и лишь потом, наконец, протиснулись вниз. Но ничего не произошло.
Самолеты продолжали кружить. Казалось, что их стало больше. А затем начался настоящий ад: сотрясающие землю взрывы, лязг летящего металла, действующий на нервы звук раскалывающихся бревен.
