почему я должен раз в неделю кормить их и развлекать, когда могу просто отдыхать?
— Не понимаю, — ответила Ханна. Казалось, она вот-вот расплачется.
— Конечно, я знаю, ты купил здесь дом, чтобы тебе не мешали, но ведь это ты...
Паутина вновь начала его обволакивать, и он решил поставить точку:
— Ладно. Все в порядке.
Весь этот разговор, однако, значения уже не имел. После того как его не будет, она сможет устраивать здесь спектакли хоть каждый день, если захочет. Может даже спалить этот проклятый дом, если понравится.
Его это не касается. Он достаточно поиграл роль радушного хозяина с субботы до понедельника и играл бы ее до конца: ведь Ханна, как подметила Лили, не успокоится до тех пор, пока все деревья Центрального парка не побывают у них в гостях. Скоро он уезжает — так к чему выяснять отношения?
Майлс пошел к стойке, минуя неразлучных Боба и Лиз Грегори: шесть раз в неделю каждое утро они играли вместе на радио — и все им мало!
Мимо Бена Тэйера — тот объяснял Джейку Холлу какие-то темные места в последнем акте своей новой пьесы. Мимо Эйбла, который беседовал с доктором Маасом о психосоматических факторах. Доктор держал высокий стакан в одной руке, а бутерброд в другой.
— Интересно, — повторял он. — Очень интересно.
Майлс налил на два пальца бурбона и попытался уйти в себя, но, попробовав виски, с отвращением посмотрел в стакан. Жидкость была теплой и противной. Очевидно, кто-то из прислуги нашел ключ, вошел и, отпив полбутылки, остальное долил из-под крана. Чертовы идиоты. Хочешь выпить, так глотни и забудь, но портить напиток...
Эйбл ткнул его под ребро.
— Я говорю доктору, что, как только у него выдается свободный вечерок, он должен прийти на “Засаду”. Раз он не видел в “Засаде'
Майлса Оуэна — он не видел ничего. Так, Майлс?
Майлс взял другую бутылку, желая убедиться, что она закупорена.
Затем посмотрел на Эйбла и осторожно поставил бутылку на место.
— По правде говоря, — ответил Майлс, — не знаю. Я хочу с тобой поговорить, Эйбл, и, может быть, сей час самое время.
— О чем? — бодро спросил Эйбл, но в глазах ею мелькнуло беспокойство — он что-то почувствовал.
— Дело сугубо личное, Эйбл, — продолжал Майлс и, кивнув доктору Маасу, который смотрел на них с интересом, добавил:
— Поэтому, надеюсь, доктор Маас нас простит.
— Разумеется, разумеется, — быстро отреагировал доктор и, продемонстрировав Майлсу свой стакан, прибавил:
— А насчет выпивки, мистер Оуэн, вы правы. Выпивка отличная.
Пробравшись сквозь толпу через комнату, Майлс вошел в библиотеку, Эйбл — за ним. Когда дверь библиотеки закрылась и зажегся свет, почувствовалась сырость, прохлада — Майлс поежился. В камине лежали тонкие щепки, и он не гасил спичку до тех пор, пока огонь не разгорелся и дерево не затрещало. Потом зажег сигарету, глубоко затянулся и с удивлением вынул ее изо рта: она была безвкусной. В недоумении он провел языком по губам — и снова вкуса никакого. Потом затянулся еще раз и бросил сигарету в огонь. “Спиртное, — подумал он, — а теперь еще это. Может, доктор Маас и разбирается в фрейдистских комплексах, но в понедельник утром нужно пойти к нормальному доктору и с ним посоветоваться. Хорошенькое дело — перестал чувствовать! Беда, может, и невелика, но все равно”.
Эйбл стоял у окна.
— Посмотри, какой туман, а? Помню, были мы с “Фатом” в Лондоне, захотели посмотреть город, но так ничего и не увидели. Сквозь пелену приходилось буквально продираться.
Густой туман неторопливыми волнами накатывался на улицу; отовсюду тянулись влажные нити, и там, где они касались окна, капельки воды тоненькой струйкой стекали по стеклу.
— Пару раз в году здесь такое бывает, — с раздражением выдавил из себя Майлс. — Но я привел тебя сюда не для того, чтобы говорить о погоде.
Эйбл отвернулся от окна и с неохотой уселся в кресло.
— Догадываюсь, что нет. Хорошо, Майлс, так что тебя волнует?
— “Засада”, — ответил Майлс. — “Засада” — вот что.
Эйбл устало кивнул.
— Несомненно. Несомненно. И что именно? Твоя фамилия в афише? Она набрана огромными буквами. Реклама? Только назови время — и пойдет по любой программе. Помнишь, что я обещал тебе после премьеры, Майлс?
Только скажи — я все сделаю.
Майлс вдруг обнаружил, что эта сцена ему нравится, а вообще он их ужасно боялся.
— Интересно, — ответил он. — Но ведь ты еще ни слова не сказал о деньгах, не так ли? Во всем твоем замечательном монологе ни единого слова, я же не мог прослушать, правда?
Эйбл откинулся на спинку кресла и вздохнул как человек глубоко оскорбленный.
— Я знал, что к этому придет. Хотя я и плачу тебе в два раза больше, чем любой другой звезде, я знал, что этим кончится. Итак, на что ты жалуешься?
— По правде говоря, — ответил Майлс, — ни на что.
— Нет?
— Совсем ни на что.
— Тогда чего же ты хочешь? — снова спросил Эйбл. — В чем дело?
Майлс улыбнулся.
— Ничего не хочу, Эйбл. Просто я заканчиваю. Заканчиваю играть.
Майлс несколько раз наблюдал Эйбла в критических ситуациях и мог легко предсказать, что сейчас произойдет. Лицо Эйбла превратится в бесстрастную маску, рука станет искать спички, ноготь указательного пальца, дрожа, извлечет из спички пламя, затем последует тщательно отрепетированная затяжка остатком сигары, и спичка будет изящно брошена на пол. Сцена повторилась, только спичка неожиданным усилием осталась зажатой в руке, а затем Эйбл начал медленно вертеть ее между пальцами.
— Твои шутки хороши, Майлс, — промолвил он наконец, — но не эта, а?
— Я заканчиваю играть в “Засаде”, Эйбл. Вчера был мой последний выход. Значит, у тебя есть целый завтрашний день, чтобы подыскать мне на понедельник замену.
— Какую замену?
— Но ведь у тебя есть Джей Уэлкер, не так ли? Он мой дублер уже пять месяцев, только и ждет, когда я сломаю ногу.
— С Джеем Уэлкером “Засада” не протянет и недели, ты же знаешь, Майлс. И ни с кем не протянет, кроме тебя, и ты это тоже знаешь. Эйбл наклонился и, все еще не веря, покачал головой. — Знаешь, но тебе наплевать. Хочешь снять самый удачный бродвейский спектакль — пусть все летит к чертовой матери, а?
Майлс почувствовал, как его сердце бешено застучало, а голосовые связки напряглись.
— Подожди-ка секунду, Эйбл, не ругайся. Мне странно одно: ты ведь даже не спросил, почему я это делаю. Видишь, в каком я состоянии, может, через час я вообще умру, но тебе же наплевать — лишь бы шел твой спектакль! Об этой стороне ты подумал?
— О какой еще стороне? Я там был и все слышал: доктор сказал, ты в отличной форме. И что мне сейчас делать? Брать заключение в Медицинской ассоциации?
— Ты думаешь, это просто каприз?
— Не считай меня дураком, Майлс. Пять лет назад ты поступил так с Барроу, после этого сделал то же с Голдсмитом, а в прошлом году — с Хауи Фримэном. Мне ли не знать, ведь так я и заполучил тебя в “Засаду”. Но все это время я считал, что они просто не умели с тобой обращаться, не понимали, чего ты стоишь. Но теперь вижу: они целиком и полностью правы, а я — я погнался за славой. Меня же
