основном с концепциями клинического порядка. Если Wundt и Helmholtz, уделявшими много внимания анализу процессов восприятия, активность «бессознательного» понималась как проявляющаяся главным образом в организации, в скрытой подготовке психических явлений скорее элементарного порядка (восприятия, воспоминания, работа внимания), то психопатологи более позднего периода, интерес которых был прикован к нарушениям личности, с готовностью обратились к этой активности как к фактору, участвующему в регулировании и в болезненных изменениях также наиболее сложных системных проявлений человеческой психики, мотивов и поведения.
Такое понимание отчетливо представлено, например, в работах Schilder [237]. Периферия, или краевая зона, сознания, непосредственно переходящая в область «бессознательного», является, по Schilder, своеобразным вместилищем не только диффузных, лишенных отчетливости компонентов интеллектуальной деятельности и сенсорики — смутных представлений и ощущений, но и аффективных состояний, глубоких влечений, которые могут иметь очень высокий «динамический потенциал», обусловливая интенсивные формы эмоционального напряжения. При этом, однако, Schilder отказывался рассматривать «бессознательное» как подлинно психическое. С позиций такого своеобразного понимания Schilder пытался анализировать целый ряд характерных психопатологических картин и синдромов.
Все это было, однако (если иметь в виду, повторяем, скорее логику, чем хронологию развития воззрений), только началом попыток вовлечения идеи «бессознательного» в контекст психопатологических трактовок. Вступив на путь признания «бессознательного» как фактора, не тож дественного сознанию, но оказывающего тем не менее воздействие на поведение, трудно было воздержаться от представления, согласно которому подобное воздействие не исчерпывается лишь повышением «аффективного потенциала», не сводится только к созданию ненаправленного эмо ционального напряжения. Весь этот ход мысли подсказывал, что подобное воздействие должно быть способно, по крайней мере при определенных условиях, приобретать характер подлинной регуляции, подлинного управления поведением, при котором сохраняются целенаправленный характер действий и способность гибкого приспособления к окружающей обстановке.
Не удивительно поэтому, б каким огромным вниманием были встречены десятки лет назад клинические факты, которые давали повод говорить о реальности подобных неосознаваемых форм сложной регуляции поведения. Такие факты были в изобилии представлены клиникой истерии, анализом гипногенно обусловленных изменений сознания, наблюдениями, накопленными при изучении сумеречных состояний в клинике эпилепсии (неоднократно описанными, например, случаями сложной, объективно целенаправленной деятельности, длительно развиваемой в состоянии, которое во французской психиатрии называется «etat de double conscience»), исследованиями посттравматического и постинфекционного расстройства памяти и ряда других клинических синдромов органического и функционального характера. Эти факты тщательно изучались в свое время Charkot, несколько позже — талантливым последователем этого выдающегося французского психопатолога Janet, а также Munsterberg, Ribot, Prince, Hart и многими другими. И, конечно, наиболее развитое выражение эта идея регулирующей роли «бессознательного» в поведении получила в трудах Freud и его многочисленных учеников, чьи представления нам еще придется не раз подробно рассматривать.
Итак,
Прослеживая эти последовательно сменявшие друг друга фазы, надо подчеркнуть одну интересную общую особенность. Мы уже упомянули о характерном внутреннем противоречии в системе построений Wundt: стремясь, с одной стороны, отождествить понятия психического и сознательного («психический процесс не может быть не осознанным»), Wundt оказывался вынужденным в то же время говорить «о неосознаваемом мышлении», о «неосознаваемых логических операциях» и т.д. Выход из этого проти воречия, которое было отчетливо подмечено еще в конце XIX века, большинство исследователей видело только на путях альтернативы. Либо, сохраняя первый тезис, признать всю, как мы сказали бы теперь, неосознаваемую переработку информации чисто нервной активностью (т.е. активностью, лишенной модальности психического), либо, сохраняя второй тезис (т.е. допуская существование неосознаваемой психической активности), отказаться от «негативного» первого и пояснить, каким образом и в каком смысле можно говорить о деятельности мозга, которая, будучи неосознаваемой, остается в то же время деятельностью психической. Желающих взяться за обоснованное разрешение этой альтернативы было, однако, в ту эпоху очень немного.
Для системы психологических воззрений Wundt характерно, таким образом, то, что в ней были крепко завязаны, если можно так выразиться, проблемные «узлы», которые ни сам автор этой системы, ни многие из исследователей последующих поколений развязать, несмотря на настойчивые усилия, не смогли. И главным узлом являлся вопрос о том, как же следует рассматривать глубоко скрытую работу мозга, которая становится доступной сознанию только на каком-то конечном своем этапе (или даже полностью остается «за порогом» сознания), хотя очевидным образом участвует в формировании (выражаясь языком нашего времени) семантически и информационно обусловленных аспектов целенаправленных человеческих действий. Споры по поводу этого вопроса, в которых довольно неуверен но противопоставлялись друг другу концепции неврологическая (мы ее охарактеризовали выше как «негативную») и психологическая («позитивная»), шли на протяжении десятилетий. Дискуссия переходила из одной фазы развития представлений о «бессознательном» в другую, способствуя в какой-то степени преемственности этих фаз. В то же время она убедительно демонстрировала, что смена последних отражала скорее лишь непрерывное расширение представлений о формах проявления «бессознательного», чем действительное углубление знаний о природе этого в высшей степени своеобразного, а потому и особенно трудного для понимания вида мозговой деятельности.
Прослеживая логику эволюции идеи «бессознательного», мы имеем пока в виду, как это легко заметить, только процессы, происходившие за пределами нашей страны. На том, как развивались представления о неосознаваемых формах высшей нервной деятельности в дореволюционной России и в Советском Союзе, мы остановимся подробнее позже. Сейчас же, чтобы завершить описание намеченной последовательности этапов, нам остается указать на трактовки, которые приходят иногда на смену, а иногда и непосредственно сосуществуют с последней из упомянутых нами фаз, — на концепции, которые логически вытекают из представления о подчиненности идеалистически понимаемому «бессознательному» даже наиболее сложных форм целенаправленного поведения.
Эти трактовки показывают (и для историка науки это факт, полный глубокого интереса), как своеобразно замыкается круг развития мысли, когда неадекватное толкование регулирующей роли «бессознательного» возвращает исследователей вновь к тем же исходным представлениям спекулятивного порядка, с которых началась вся прослеживаемая нами эволюция идей. Действительно, если принимается гипотеза, по которой «бессознательное» определяет основы целенаправленного поведения индивида, то
