логически нужен лишь один шаг, чтобы допустить возможность влияния этого «бессознательного» и на активность общественных ассоциаций. А здесь — начало пути, который уже неотвратимо приводит к идеалистическому истолкованию «бессознательного» как иррациональной силы, направляющей историческое развитие народов и человечества в целом, как мифического «Бессознательного», способного противостоять сознательной деятельности человека, неподвластного и даже враждебного по следней.
Именно так завершилось развитие идей Freud, отправной точкой работ которого были клинически во многом интересные «Очерки по проблеме истерии» (1895), а логическим концом — разработка глубоко реакционной социально-философской системы. Именно так эволюционировал Jung, начавший с экспериментального исследования ассоциативных процессов при шизофрении и закончивший свою деятельность созданием «Архетипов коллективного бессознательного», «Отношения между „Я“ и „бессознательным“» и ряда других работ сходного направления [181, 182]. По этому пути пошли и некоторые из старых буржуазных социологов, увидевших в иррациональном «Бессознательном» движущий фактор исторического процесса, такие, например, как Lazarus в его «Психологии народов», Le-Bon [193], Trotter, Ranke и др. Указывать, какой создавался при этом простор для построений, ничего общего не имеющих с областью научных знаний и с методологией научного исследования, было бы, конечно, из лишним.
Мы охарактеризовали основные этапы развития представлений о «бессознательном», происходившего за рубежами нашей страны, в частности для того, чтобы показать, насколько сковывающим оказалось влияние методологических установок, характерных для многих западноевропей ских и американских исследователей, уделявших внимание этой сложной проблеме. Не подлежит сомнению, что вопросу о «бессознательном» особенно настойчиво пытались придать идеалистическое истолкование. А в итоге трудно назвать в психологии другую область, история которой производила бы впечатление такого медленного движения вперед, как история учений о «бессознательном». К этой истории с полным правом можно было применить известную французскую поговорку: «Чем более это меняется, тем больше остается тем же самым».
То, что это отсутствие быстрого прогресса в понимании «бессознательного» не было обусловлено недооценкой значения проблемы, не вызывает никаких сомнений. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить хотя бы характерные слова James: «Я не могу не считать, что самый важный шаг вперед, который произошел в психологии, с тех пор как я, будучи студентом, изучал эту науку, был сделан в 1886 г. ...шаг, показавший, что существует не только обычное поле сознания, с его центром и периферией, но также область следов памяти, мыслей и чувств, которые, находясь за пределами этого поля, должны тем не менее рассматриваться как проявления сознания («conscious tacts») особого рода, способные, безошибочным образом обнаруживать свою реальность. Я называю это наиболее важным шагом вперед, ибо в отличие от других достижений психологии это открытие выявило совершенно неожиданную сторону в природе человека.
Таким образом, James, как и многие другие, понимал все значение вопроса о «бессознательном». Налицо были и бесспорная талантливость, и очень высокое экспериментальное мастерство ряда исследователей, пытавшихся анализировать эту же проблему в более позднем периоде.
Однако все это, естественно, не могло возместить методологическую неправильность исходных позиций и, что не менее важно, отсутствие адекватных рабочих понятий, без которых поставленные проблемы не могли быть научно освещены.
Так обстояло дело за рубежом, в капиталистических странах. Как же складывалась судьба аналогичных исканий, проводившихся на основе иного понимания всей этой трудной проблемы, в нашей стране?
Прежде всего следует указать на неправомерность высказываемого иногда представления, согласно которому традиционный для русской науки материалистический подход к вопросам учения о мозге, предпочтение этой наукой объективных методов исследования функций центральной нервной системы, характерная для нее рефлекторная концепция были изначально связаны с игнорированием или по крайней мере с недооценкой значения проблемы «бессознательного». Можно привести немало аргументов в пользу того, что подобная упрощенно-негативная точка зрения не была свойственна ни основоположникам рефлекторной теории, ни тем, кто стремился руководствоваться этой теорией в медицинской практике. Бесспорно, однако, что в России сложился особый подход к проблеме «бессоз нательного», во многом отличный от подходов, преобладавших на Западе.
И. М. Сеченов неоднократно возвращался к вопросу о так называемых темных, или смутных, ощущениях, понимавшихся им как ощущения, лишь частично или вовсе неосознаваемые. Он говорил по разным поводам о состояниях, характерных для различных степеней бодрствования. Он предвидел также существование «предощущений», ставших в более позднем периоде (особенно в работах Г. В. Гершуни) предметом специального экспериментального анализа. В своей работе «Кому и как разрабатывать психологию?» он подчеркивал: «В прежние времена 'психическим' было только 'сознательное', т.е. от цельного натурального процесса отрывалось начало, которое относилось психологами для элементарных психических форм в область физиологии, и конец» [81, стр. 208]. Переработка сырых впечатлений,, — говорит он в другом месте, — происходит в тайниках памяти, вне сознания, следовательно без всякого участия ума и воли. Отсюда, по И. М. Сеченову, вытекает научная и философская неправомерность сведе ния «психического» только к «сознательному». Для В. М. Бехтерева активность «бессознательного» это — «рефлексы, пути которых проложены в нервной системе, но воспроизведение которых в данное время не зависит от активной личности, а потому эти рефлексы и остаются не подотчетными последней» [19, стр. 64]. И. П. Павлову принадлежат слова: «Мы отлично знаем, до какой степени душевная психическая жизнь пестро складывается из сознательного и бессознательного» [64, стр. 105]. Ему же принадлежит уподобление психолога, ограничивающегося изучением только осознаваемых переживаний, человеку, идущему в темноте с фонарем, который освещает лишь небольшие участки пути. А с таким фонарем, говорит И. П. Павлов, трудно изучать всю местность.
Подобные примеры, показывающие, каковы были принципиальные установки по вопросу о «бессознательном» у тех, кто закладывал основы рефлекторной теории, можно было бы продолжить. Будет поэтому правильнее, если вместо принятия поверхностного представления об игнорировании рефлекторной теорией проблемы «бессознательного», о существующей якобы несовместимости представ лений о «бессознательном» с основными положениями этой теории, мы напомним несколько следующих общих положений.
Подход к проблеме «бессознательного», характерный для русской и в дальнейшем для советской науки, определялся (без всяких упрощенных попыток отрицания этой проблемы) прежде всего некоторыми методологическими принципами, которые обоснованно рассматриваются и поныне как единственно в данном случае адекватные. Главный из этих принципов заключается в том, что проявления «бессозна тельного» могут и должны изучаться на основе той логики и тех категорий, которые используются при изучении любых иных форм мозговой деятельности. Никакое замещение рациональных доказательств аналогиями, причинного объяснения «вчувствованием», или «пониманием» (в смысле, придаваемом последнему понятию Dilthey), детерминистического анализа данными не контролируемой объективно интроспекции и т.д., при исследовании «бессознательного» недопустимо, если мы, конечно, хотим оставаться в рамках строго научного знания, а не мифов или художественных аллегорий[2]
Оказался ли для советской науки этот принцип рационального, детерминистического, экспериментального подхода только призывом или же он был воплощен в конкретных исследованиях?
