Когда Достоевский писал своих вещих «Бесов», он знал только русских революционеров. Но Ленин усиленно подчеркивает, что большевики ставят своей задачей международную разрушительную работу. Он излагает эти стремления в книге «Государство и революция» (Пг., 1918), написанной на крейсере «Аврора», когда ее автор скрывался от Керенского, и не законченной ввиду того, что после октябрьской революции автор предпочел практические опыты социального переустройства теоретическим исследованиям о нем.
«Ход событий, — говорит Ленин, — вынуждает революцию
«Государство, — объясняет дальше Ленин, цитируя Энгельса, — есть не что иное, как машина для подавления одного класса другим, и в демократической республике ничуть не меньше, чем в монархии» (стр. 75).
Ленин предупреждает, что иллюзий не должно быть: «Диктатура пролетариата дает ряд изъятий из свободы по отношению к угнетателям, эксплуататорам, капиталистам. Их мы должны подавить, чтобы освободить человечество от наемного рабства, их сопротивление надо сломить силой; ясно, что там, где есть подавление, есть насилие, — нет свободы, нет демократии» (стр. 83).
Это подавление силой Ленин считает необходимым и в отношении рабочих, «глубоко развращенных капитализмом» (стр. 96).
«Народ подавить эксплуататоров может и при очень простой машине, почти что без машины, простой
«Учет и контроль — вот главное, что требуется для налажения, для правильного функционирования
Я сомневаюсь, чтобы эти слова Ленина нуждались в каком-нибудь комментарии. Вопрос идет лишь о том, насколько может увлечь человечество так соблазнительно изображаемое Лениным «равенство нищеты». Но Ленин утешает читателя, что к этому «равенству» скоро привыкнут.
«Когда, — говорит он, — все научатся управлять и будут на самом деле управлять самостоятельно общественным производством, самостоятельно осуществлять учет и контроль тунеядцев, баричей, мошенников и тому Подобных 'хранителей традиций капитализма' — тогда уклонение от этого всенародного учета и контроля неизбежно сделается таким неимоверно трудным, таким редчайшим исключением, будет сопровождаться, вероятно, таким быстрым и серьезным наказанием (ибо вооруженные рабочие — люди практической жизни, а не сентиментальные интеллигентики, и шутить с собой они едва ли позволят), — что необходимость соблюдать несложные основные правила всякого человеческого общежития очень скоро станет
Англия и Америка на очереди
Все ли государства требуют столь жестокого разрушения? Не составляют ли исключения великие демократии? Ленин отвечает на эти вопросы решительным отрицанием.
«Теперь, — говорит он, — в эпоху великой империалистической войны, Англия и Америка, крупнейшие и последние во всем мире представители англосаксонской 'свободы', в смысле отсутствия военщины и бюрократизма, скатились вполне в общеевропейское грязное, кровавое болото бюрократически-военных учреждений, все себе подчиняющих, все собою подавляющих. Теперь и в Англии, и в Америке предварительным условием всякой действительно народной революции является ломка, разрушение 'готовой' (доведенной там в 1914—1917 гг. до 'европейского' общеимпериалистического совершенства) государственной машины» (стр. 36).
«Бесы» России стремятся разрушить весь мир.
«Большевизм» и «коммунизм»
Из предыдущего видно, что «большевизм» в русской революции должен был оказаться явлением несравненно более широким, чем «коммунизм». Коммунизм чужд и непонятен огромной массе населения, между тем как большевизм как психологическое явление, как
Временное Российское Правительство с первых дней революции и вплоть до октябрьского переворота 1917 г. систематически подготовляло успех «большевизма». Попавши сразу в плен Петроградского совдепа, не нашедши в себе смелости расправиться с вожаками большевизма по тем методам, которые применяют последние, оно с непростительною неосторожностью разрушало всю административную организацию царского периода, оставляя вместо нее либо пустое место, либо неподготовленных, неопытных людей. В то же время происходило разложение армии армейскими комитетами, митингами, братаньем, а главное, упорной пропагандою мира. Большевики сознательно направили усилия своей преступной демагогии в солдатскую массу и достигли верного успеха. Вкусившие прелесть безнаказанной разнузданности, освободившиеся от чувства дисциплины и долга по отношению к родине, солдаты превратились в распространителей идей «большевизма», так как они его могли понять. Разумеется, не «коммунизм» проповедовали они в деревнях, куда вернулись с фронта, а систему безначальности и самоуправства. Так поняли они сущность советского строя. Долой войну, долой налоги, долой начальство, долой вообще все обязанности! Вот идеология большевиков первой формации.
После октябрьского переворота число адептов большевизма значительно увеличилось. Кроме пропаганды безначалия, с фронта большевизм принес вдеревню лозунги: «захватывай землю», «грабь награбленное». Был ли это коммунизм? Конечно, нет. Опять те же хищные революционные инстинкты, то же отрешение от правовой сдерживающей психологии в пользу безудержного разгула.
Нечего говорить о городских массах. Правда, здесь, среди сознательной части рабочих, могло быть искреннее увлечение идеями коммунизма, но преобладающим было, однако, все же хищничество дележа и захвата.
Представим себе, что «большевизм» проник в Америку. Пролетариат Соединенных Штатов мог бы, разумеется, выделить из своей среды сознательных коммунистов. Но их было бы недостаточно для разрушения капиталистического строя и буржуазного государства. Американские коммунисты привлекли бы, быть может, на помощь
