местным условиям (везде разным по ландшафту и климату) системам традиционного хозяйства, за повседневным бытом и праздниками, верованиями и обрядами, частной и общественной жизнью туземцев, но и тщательно отмечавшие районы расселения разных родоплеменных групп монголов, тибетцев, уйгуров, киргизов, дунган, казахов, китайцев, а также существующие и функционирующие в разные времена года местные дороги и горные тропы. Особо ценными в этой информации были записанные мнения и точки зрения самих аборигенов, высказанные во время бесед с иноземцами, о своей истории, стране, о религии, их представления, сложившиеся стереотипы о соседних народах. Одним из первых, кто обратил на это внимание, был М. В. Певцов.
ЭТНОГРАФИЧЕСКИЕ ОЧЕРКИ ПЕВЦОВА. Во второй половине XIX в. этнография (наука о народах) еще только зарождалась, т. е. определялась ее тематика, круг проблем, специфические средства и способы анализа. В те времена этнография еще считалась частью географии, и лишь позднее она перешла в лоно исторической дисциплины. В записках путешественников XIX в. современный этнограф находит множество наблюдений, замечаний и рассуждений о местных народах, и они являются для него ценным источником. Без фактов, собранных путешественниками, было бы невозможно представить, как люди XIX в. жили в разных ланд-шафтно-климатических зонах материка, чем занимались, во что облачались, как отдыхали, во что верили, наконец, какие народы и этнические группы заселяли разные территории — без этого фундамента нельзя было бы даже поставить многие сложнейшие вопросы современной этнографии и антропологии.
В своей первой поездке по Джунгарии Певцов помечал лишь отдельные факты из жизни местного населения. Прежде всего он тщательно фиксировал поселения разных языко-во-этнических групп — сибо, солонов, т. е. маньчжуроязычных групп поселенцев, «настоящих китайцев» (северных хань), урянхайцев (сойотов, тува) и др. Помимо этого, его как военного человека и путешественника чрезвычайно интересовала сеть традиционных караванных дорог, издавна связывавших торговые центры Монголии и Северного Китая. Певцов с увлечением описывал разделенные пикета-ми-станциями отрезки пути — от колодца к колодцу или к небольшому селению с источником; его интересовал быт смотрителей на станциях, обычно ими были несколько семей монголов-торгоутов, нанятых китайским правительством из кочевавшего поблизости племени. На станции можно было купить все необходимое в пути (топливо, еду, корм для скота, воду) и немного отдохнуть. У местных жителей Певцов при каждом удобном случае старался узнать побольше о состоянии дорог: какие из них проходимы только зимой (из-за невыносимой летней жары); где в разное время года можно найти подножный корм для скота; какие источники летом пересыхают, а какие сохраняются круглый год и пр. Таким образом, не только набиралась практически важная информация, но и воссоздавалась цельная картина связей, обеспечивавших межэтническое общение внутри и вне страны.
Внимательный взгляд путешественника останавливается на многих характерных деталях быта и жизни туземцев. Например, на небольшой «ламайской кумирне», двухэтажном кирпичном культовом строении, где на втором этаже жили несколько монахов, а внизу располагался храм, украшенный множеством деревянных, желтых колонн. Внутри помещения по стенам были сделаны широкие возвышения, на которых сплошь стояли разнообразной высоты и формы кумиры (идолы), перед ними поставлены медные чашечки с зернами и на полу рядом жаровня для курения фимиама — для жертвоприношения; во время богослужения зажигались дополнительные лампады, читались священные книги и три монаха исполняли песнопения. Особенность заключалась в том, что кумирня служила не только религиозным, но и торговым целям, по существу, она являлась и дорожной станцией, на которой останавливались проходящие караваны для краткого отдыха людей и верблюдов.
Подобные «беглые» (как он сам называл), но емкие и тщательно сформулированные этнографические эпизоды и картины, характерные для первого путешествия Певцова по Джунгарии, во время второго путешествия уже начинают приобретать систематический характер очерков о разных этнических группах Монголии и Северного Китая, в которых фрагментарные впечатления уже соединены в более обобщенный текст. Певцов разработал единую схему описания: сведения о традиционном хозяйстве (например, у скотоводов — о составе стада, о способах содержания скота, о формах кочевания и пр.), живописные данные о юрте (с указанием на ее специфику в сравнении с жилищем соседних кочевников- киргизов) и ее устойчивом интерьере, о разновидностях местных одеяний и типичной пище. Эти описания, конечно, еще далеки от полноты, но они достоверны, взяты непосредственно «из полевых наблюдений» и поэтому производят сильное впечатление. К этому автор не забывает добавить и небольшие, но броские детали, касающиеся быта туземцев, например мимоходом опишет любимый монгольский чай — с молоком, маслом и солью, или что-либо из их обрядовой жизни.
При этом у Певцова все рассказы о местных обитателях равно далеки как от критических интонаций представителя «цивилизации», попавшего в дикий край, так и от пылких панегириков или умильного восторга перед якобы национальными чертами характера туземцев — гостеприимством, почитанием старших, любви к детям и прочими очевидно общечеловеческими качествами. М. В. Певцов опираясь на свои беседы и наблюдения, старался воссоздать этнопсихологический облик той или иной группы местного населения, отмечал черты, понравившиеся ему в личном общении, не забывал упомянуть и о настораживающих качествах, но всегда с несомненным дружелюбием и тактом.
Яркий пример тому— очерк о монголах-халха, самой большой этнографической группе этого народа, заселявшей центр и северо-восток Монголии. Для читателей, никогда ранее не слыхавших о таком сообществе, конечно, надо было сообщить самые простые и важные сведения. Певцов начинал с «национального характера», подчеркивая их прямодушие и доброту, беспечность и контактность, вспыльчивость и быструю отходчивость, отмечал он у них и отсутствие многих типичных для других кочевников мира качеств — мстительности, злопамятности, склонности к набегам и грабежам в посведневной жизни; однако, по наблюдениям Певцова, монголы-халха бывают чрезмерно словоохотливы, любят лесть, часто ленивы (пока дело не касается важной работы) и очень упрямы. В подобной характеристике, как бы далека она ни была от современного аналитического описания этнической психологии народа, есть и верно схваченные черты монголов, и явная симпатия автора к ним.
Халхасцам были свойственны большей частью рассеянные кочевья, поскольку жили они небольшими улусами (подвижными поселениями в 5—12 юрт), тогда как у других народов, например киргизов, в ауле часто собиралось до 50 юрт. На обитаемой ими территории довольно мало тучных пастбищ, поэтому, опять-таки в отличие от других народов, кочевать халхасцам приходилось круглый год (без остановок на зимних стойбищах, как это было принято, например, у кочевников-туркестанцев).
Очень характерны для Певцова и его заметки о китайском населении г. Калгана, где он пробыл всего несколько недель. За это время он успел составить представление о местном земледелии, которое вызвало его восхищение и уважение. Из-за нехватки земли и высокой плотности населения на равнине местные китайцы использовали под посевы любые крошечные участки по склонам гор, часто расположенным так высоко, что туда не могли добраться ни лошади, ни ослы, и людям приходилось самим таскать на себе удобрения и семена, пахать на себе землю и на руках сносить урожай в долину.
Внимание Певцова привлекали и некоторые другие элементы традиционного быта китайцев, например устройство фанзы с ее необычным декором и с приподнятой над полом теплой лежанкой-каном во всю ширину комнаты. Или — отмеченная им частая особенность китайских селений — непременное здание разукрашенной кумирни и неподалеку — «театр», фактически помост-сцена и около нее комнатка для переодевания артистов. Китайцы любили представления с эпизодами из истории Китая, которые устраивали бродячие труппы, «выслушиваемые поселянами в короткие часы досуга».
Во время путешествия члены экспедиции стали свидетелями празднования китайского Нового года, торжества, обычно попадающего на конец января — начало февраля. (Кстати, встреча праздника петардами, ракетами — старинная китайская традиция.) К воротам домов прикрепляли бумажки с иероглифами, выражавшими благопожелания, их же развешивали во дворах на веревках, и повсюду зажигали разноцветные фонари, все сверкало от иллюминации. Никакого специального богослужения в связи с Новым годом не полагалось, но зато с полуночи, по знаку сигнальной ракеты, начинали палить из пушек городской цитадели, во дворах и на улицах запускали ракеты, устраивали фейерверки и это продолжалось до утра, а часто и весь следующий день. Новый год праздновали обычно четыре недели, проходившие у китайцев в увеселениях: театральных и цирковых представлениях, торжественных обедах и визитах.
