Я посмотрел в стакан. Допил остатки виски с растаявшим льдом, и сходил за новой порцией. Он ждал, вертя в пальцах зажигалку. Когда я сел, он продолжил.
— Я увлёкся одной девушкой, но она не ответила мне взаимностью. И я про себя пожелал ей зла. Подумал плохое. Ночью в Аду я встретил раскалённого до ярко-красного, кислотного, как у дешёвых детских карандашей, цвета демона. Он взял меня за руку и царапнул когтем. Боль была адская. Я закричал. Когда проснулся, постель была мокрой.
Он расстегнул манжету рубашки. Я сам не заметил, что его пиджак оказался висящим на спинке стула. Наверное, снял, когда я ходил за новым стаканом.
По предплечью, от запястья к локтю, тянулся страшный шрам. Неровный, извилистый, с поперечными разрывами в двух или трёх местах.
Я залпом выпил свой виски.
Он опустил рукав, застегнул манжету.
— Он сказал мне, что я причинил зло невинному в том человеку, и буду наказан.
— Вы же сказали, что только подумали?
— Подумал, и этого достаточно. Когда один человек думает о другом плохое, желает ему зла, это становится материальным. Не обязательно сразу, не обязательно явно, но становится. Обратите внимание при случае, когда человек вызывает у других множественные злые мысли, он обычно заболевает, попадает в тяжёлые ситуации.
Я заглянул в стакан. Только лёд.
— Я знаю людей, которым многие желают смерти, а они цветут и пахнут.
Он кивнул.
— Да, есть и такие. Но либо вы не видите, как они несут потери, либо они только двигаются к катастрофе. Ничто не остаётся неотмщённым. Никогда.
— Откуда вы знаете?
— Я видел их в Аду.
Я поперхнулся. Поднял взгляд и посмотрел в его глаза. Он смотрел тихо и спокойно, и я внезапно поверил всему, что он говорил. Мне даже показалось, что в его зрачках мелькнул тусклый красный отблеск.
Я машинально хлебнул из стакана, и алкоголь протёк по языку, как вода.
— И что, мы тогда, выходит, все должны гнить заживо? Мы ведь постоянно желаем друг другу зла? Ругаемся, в конце концов?
— Ну, не всё из этого становится реальным. Какие-то уколы просто не докатываются до жертвы. Но всё воздаётся тому, кто желает зла.
— А почему так?
— Потому что мы живём не в мире людей, не в мире бесов.
— А в мире кого?
Он усмехнулся.
— Ответьте сами. Я не оставил вам ненужных вариантов.
Я усмехнулся, глотнул. Остановился. Глянул в стакан.
Наполовину полон.
Я поднял глаза на него. Он молчал. В пальцах дотлевала сигарета.
— Вы говорите о Боге.
— Да. Больше в этом мире нет никого. Только Он, мы и бесы.
— Вы проповедник? Иеговист?
— Нет. Я богослов, даже скажу вам, православный богослов.
— Вы мне лжёте. И учтите — денег не дам.
— Зачем мне ваши деньги. — он затушил окурок в пепельнице, достал из пачки новую сигарету. Прикурил, положил зажигалку рядом с пачкой. Выпустил дым.
— Так вот, это именно Его мир. Если Он захочет, чтобы у меня были деньги, Он даст их мне. Если захочет, чтобы не было — заберёт. Или я сам отдам кому-нибудь.
Я фыркнул.
— Он вам скажет, что ли? Вас зря выпустили из психушки.
— Вы злитесь.
— Да, я злюсь! Да, я не понимаю вот этого нищебродства — Он даст, только Он, и ничего больше не надо, и самому ничего делать не надо, а если ты в дерьме, потому что жопу не хочешь утереть, то это так потому что Он так хочет. Да пошли вы, святоши херовы!
Я встал.
— Вы забыли стакан.
— Что?
Стакан стоял на столе и был полон.
В не первый раз полон.
— В этом мире никто ничего никому не может дать, если Он не хочет. И если ты знаешь это, то перед тем, как получить что-то, ты просишь, и если это тебе действительно нужно, тебе это даётся. Но никто не получает ничего не трудясь. Ничто тут не бывает бесплатно. Другое дело, что расплата назначается по- разному. Кто-то платит после и сразу, кто-то после, но спустя долгое время, а кто-то платит до.
Я сел. Взял стакан. Повертел в руках.
Хлебнул.
Виски как виски.
— Хорошо. Продолжайте.
— Когда рассуждаешь о мире как о лавке, где всё есть и всему есть цена, то начинаешь мыслить только категориями бумажника и товара. Ты дал денежку — тебе отсосали. Ты дал две — тебе дали в жопу. Ты дал три — тебе дали власть.
Я смотрел на него. Его слова неожиданно покоробили.
— Вам не нравится такая трактовка. Потому что вы не хотите жить в лавке, где сегодня у тебя есть денежка, а завтра нет, и чтобы её получить снова, придётся унизиться. Вы хотите другого.
Я сглотнул. Нервно глотнул.
— Чего же я хочу?
Мой голос был хриплым.
— Вы хотите любви. Не той любви, что даётся в оплаченной постели, а Любви с большой буквы, той, что не имеет сексуального подтекста. Постель — только одна из финальных форм, просто способ выражения.
— Какие же другие?
— Доброта, сочувствие, помощь. Самопожертвование. Заступничество. Вы лично хотите, чтобы хоть кому-то было до вас дело. Чтобы кто-то о вас заботился. Чтобы кто-то в конце дня помог вам вспомнить, что мир создан не для того, чтобы бить и бить вас колючим молотом по самолюбию, душе и сердцу. Именно потому вы и сидите сейчас здесь.
— Не могу сказать, чтобы я получил желаемое.
Я хлебнул из стакана.
— А вы его и не получили. Вы обратились не по адресу.
— К вам?
— К миру. К творению. Оно своенравно. Оно может любить вас, а может и ненавидеть.
— А Он? Много Он любил меня в моей жизни? А если и любил, то это сильно напоминает как раз ту любовь, о которой вы пренебрежительно отозвались. Меня имели и имеют все кому не лень, и то, что я до сих пор гетеросексуален, исключительно моя заслуга.
Я отхлебнул из стакана и стукнул им по столу. Внутри лязгнул лёд.
— Вы до сих пор живы.
— Да охренеть. Много это дало мне радости. Он что, создал меня только для того, чтобы было кем играть? Было кого макнуть в говно с головой? Если это она, Его любовь, то Он — самый большой извращенец.
