разве что я сумею заставить тебя заняться делом.
— Ты сам был отнюдь не святой, — напомнил Уилл.
— Я наделал множество ошибок, о чем теперь горько сожалею. Зато я никогда не покидал семью насовсем и серьезно отношусь к своим обязанностям в парламенте.
— Я не позволю, чтобы семья диктовала мне, что делать.
В нем закипал гнев, но он знал — этого нельзя показывать. Брат способен внимать только разумным доводам.
— Они не считают это диктатом, и тебе не следует, — возразил Хок. — Когда ты объявил о своем отъезде, домашние решили, будто ты снова их бросаешь.
— Чепуха. Никого я не бросаю.
— Если б они тебя не любили, то и дырки от бублика не дали бы за твое возвращение. Но они скучали по тебе. Я скучал.
— Я буду регулярно писать.
— Я в этом сильно сомневаюсь, учитывая предыдущий опыт. Ты писал лишь тогда, когда тебе требовались деньги. — Хок нахмурился. — И я виноват, что не вызвал тебя домой раньше: Ты стал для нас чуть ли не чужаком.
— Ради Бога, Хок! Я наслаждался путешествием!
— Ты слишком полюбил странствовать.
Набрав в грудь побольше воздуху, Уилл сделал медленный, тяжелый выдох.
— Ты не понимаешь. Там ждет меня целый мир, который я хотел бы исследовать, пока достаточно молод, чтобы им насладиться!
— Я и так позволил тебе слишком долго путешествовать. Ты умеешь убеждать, а я занимался делами сестер. Было проще всего позволить тебе продолжать поездки.
— Я повидал больше, чем большинство людей успевает увидеть за целую жизнь. О чем тут жалеть? — воскликнул Уилл.
Хок покачал головой.
— Ты был волен делать что заблагорассудится, не неся никаких обязательств.
— Я несу обязательства перед самим собой, — сказал он, уже не скрывая раздражения.
— Иногда приходится жертвовать ради других, — возразил Хок. — И сейчас настало время.
— О чем ты говоришь? — Уилл, впрочем, знал о чем, но гнал от себя эту мысль.
— Я не могу финансировать твою поездку, иначе в семье наступит окончательный разлад. Никто этого не примет, и меньше всех твоя мать. Мне только-только удалось поправить дела нашей семьи. И у меня есть Джулиана, наша дочь, и мой сын — есть о ком подумать.
— Предлагаю компромисс, — сказал Уилл. — Дай мне шесть месяцев, чтобы утолить жажду странствий, кипящую в моей крови!
Хок опустил руки на полированную столешницу красного дерева.
— Извини, Уилл. Я на это не пойду.
— Я не смогу сидеть целый день за письменным столом. Я сойду с ума.
— Круг твоих обязанностей включает инспекционные поездки по нашим владениям — проверить, не нужен ли ремонт или строительство новых зданий, в порядке ли дренажные и оросительные канавы. Тебе предстоит также собирать арендную плату.
— Я не приучен жить в клетке.
— Уилл, какая же это клетка?
— Для меня — самая настоящая клетка. В нашей семье все любят совать носы в чужие дела. Я сойду с ума через месяц.
— Отсюда, кстати, и следующий вопрос. Ради женской половины семьи будь разборчивей в связях! Следует щадить их чувствительность.
Уилл уставился на брата.
— Именно поэтому я и стараюсь уехать подальше. Здесь невозможно держать хоть что-нибудь в тайне. В мою жизнь лезут все, кому не лень.
Хок встретился с ним взглядом.
— Есть семья, которая тебя любит. Неужели для тебя это пустой звук?
— Разумеется, я это очень ценю, но у меня есть право жить собственной жизнью и по собственным правилам. Это не обсуждается.
— Ты слишком долго жил независимо и успел забыть, что следует также думать и о нуждах семьи.
Разрази его гром! Уиллу не верилось, что все происходит на самом деле.
— Займи должность управляющего сроком на один год, — продолжал Хок. — Каждые три месяца откладывай часть своих доходов. Через год у тебя соберется сумма, достаточная для нового путешествия. Поскольку это будут заработанные тобой деньги, ни у кого не возникнет вопроса, имеешь ли ты право делать то, что пожелаешь.
Уилл глубоко вздохнул несколько раз, чтобы попытаться утихомирить нараставший в его душе гнев.
— Другими словами, у меня нет выбора.
— Всего лишь на один год, Уилл!
Мускул на лице начал дергаться. Ближайшие двенадцать месяцев ему придется провести едва ли не в тюрьме. Семейство примется следить за каждым его шагом и постоянно расспрашивать, где он и что делает. Родственники ожидают, что он станет посещать званые обеды и появляться на балах. А в случае отсутствия не миновать ему выговора! Когда он был моложе, они постоянно помыкали им, чтобы соответствовал их ожиданиям — когда вообще вспоминали о его существовании. Теперь они пытаются проделать это снова, и на сей раз одержат верх. Как он сумеет выдержать целый год постоянного контроля?
Хок вздохнул.
— Я просил остальных соблюдать твое право на частную жизнь. Но, если не откажешься от попоек и сомнительных связей, они передумают.
Уилл презрительно скривился.
— Другими словами, мне придется отказаться от самого себя, чтобы им угодить.
— Это преувеличение, и ты знаешь это. Все, о чем я прошу, так это быть разборчивей в связях и без излишних понуканий посещать некоторые семейные мероприятия.
Ты сам выбираешь, какие из них счесть важными. Но некоторые станут обязательными — это не обсуждается. Ты начнешь посещать церковь вместе с семьей.
У Уилла вытянулось лицо.
— Отлично. Так и вижу страницу скандальной газетенки: «Дьявол идет в церковь».
Плечи Хока затряслись от смеха.
— Это для того, чтобы успокоить мать и сестер. Сходи с ними на бал-другой. Обедай с семьей чуть чаще. Своди мать в театр. Ты сделаешь ее счастливой.
Что бы ни говорил Хок, Уилл знал — ничего не изменится.
Хок поднялся, обошел письменный стол и встал перед братом.
— Знаю, это не то, чего ты хотел, но время пролетит быстро.
У него не было выбора, но брат все же попытался пойти на компромисс. И Уилл понимал — ему сделали очень щедрое предложение.
— Благодарю, что предложил мне должность, особенно если учесть, что у меня нет никакого опыта.
— Ты быстро научишься.
Уилл не сомневался в своих способностях. У него была цепкая память. Он всегда схватывал все быстрее, чем его сверстники. Но глупая работа с конторскими книгами наводила на него тоску. Что еще важнее, он знал, что семья примется совать нос в его дела — так, как они сделали это сегодня. Они хотели убедить его осесть в Англии и завести семью. А у него не было намерения жениться и навсегда привязать себя к назойливым родственникам.
