Как Шик не любить, говарю я. Она умеет отвечать на любовь.
Пробовал я из детей моих чево-нибудь путное сделать, как ты уехала. Да уже слишком поздно было. Буб приехал ко мне, пожил две недели, деньги у меня спер, да вдобавок еще все дни на веранде пьяный провалялся. Девки все о своих мужиках да о церкви, с ними говорить не о чем. Рот откроют, только жалобы сыпятся. Душу мою несчастную гнетут.
Раз говорит, у тебя душа несчастная, значит, не такая она порченая, как ты думает, говорю ему.
Чего там, говарит он, сама знает. Задашся одним вопросом, а за ним, глядиш, пятнадцать выстроившись стоят. Стал я кумекать, зачем вообще нам любовь. Зачем страдаем. Зачем черные. Зачем мужского да женского полу. И откуда в конце то концов дети берутся. И понял я, што ничево-то на этом свете не смыслю. Спрашивай себя не спрашивай, с какой стати ты черный, на кой ляд мужик или баба или может еше куст какой, все пустое, ежели сперва не спросит, зачем ты вообше народился.
Ну и чево думает? спрашиваю я.
А думаю я, затем мы тут, штобы как раз спрашивать. И удивляться. А как учнешь спрашивать о главных вещах, и удивляться им, заодно мимоходом и про малые поймеш. А о главных-то и под конец знать будет не больше, чем сперва. Как начал я всему удивляться, и чувств у меня к окружаюшим прибавилось.
И тебя, чай, больше любить стали, говарю ему.
Ну да, говорит он, будто самому ему удивительно. Харпо вроде меня любит. София с детками. Сдается мне, даже маленькая злючка Генриетта, и та меня немножко любит, оттово наверное, что она для меня загадка, как лунный человек какой.
Говорит, а сам рубаху кроит, к моим брюкам подходящую.
Надо карманы, говорит. Рукава свободные. И никаких галстуков. Которые в галстуках, выглядят будто их линчевать собрались.
И как раз когда я уже приучилась жить без Шик, как раз когда Мистер __ спросил, не пойду ли я за него опять замуж, теперь уже в духе и истине, а я сказала, что нет, лягушек я все-таки не люблю, будем друзьями, Шик пишет мне письмо, што едет назад.
Ну што это за жизнь, а?
Не волноваться.
Приедет, буду счастлива. Не приедет, буду спокойна.
Это и есть, так я понимаю, мой урок.
Ах, Сили, говорит она, из машины вышедши, принаряженная как звезда из кинофильмов. Я соскучилась по тебе как по родной маме.
Обнялися мы.
Заходи, говарю.
Как хорошо-то в доме, говорит, когда мы до ее комнаты дошли. Люблю розовый цвет.
Слоников и черепашек заказала, скоро привезут, говарю.
А где твоя комната? Она спрашивает.
Дальше по коридору, говарю.
Пошли-ка посмотрим, говарит.
Вот, говорю, стоя в дверях. В моей комнате все пурпурное и красное, кроме пола. Пол выкрашен в яркий желтый цвет. Она увидела маленькою лягушечку пурпурново цвета на камине и прямиком к ней.
Чево это? спрашивает.
Да так, ерунда, Альберт мне вырезал.
Она глянула на меня со значением, а я на нее, и мы засмеялись.
Куда Жермен подевался, спрашиваю.
В колледже он, в Уилберфорсе. Не пропадать же таланту. Расстались мы. Он мне теперь как родственник, сын или, может, внук. А вы тут чево с Альбертом поделывали?
Так, ничего особенново, говорю.
Знаю я Альберта, говорит, по тому как ты выглядишь, уж явно что-то есть.
Шьем мы с ним, говорю. Да праздные разговоры разговариваем.
Насколько праздные? спрашивает.
Вы только гляньте-ка на нее, думаю про себя, Шик ревнует. Так меня и подмывает присочинить историю, штобы ей досадить чуток. Да нет, ладно.
О тебе разговариваем, говорю, да о том, как мы тебя любим.
Улыбнулась она, подошла ко мне да головой к моей груди прижалась. И вздохнула глубоко.
Твоя сестра Сили.
Благодарствуйте. Моя сестра Нетти домой вернулась.Ково это к нам принесло, спрашивает намедни Альберт, на дорогу глядя. Кто едет, не разобрать, только пыль клубится.
Мы, то бишь, я, он и Шик, сидим на веранде после ужина и болтаем. А то и просто сидим. Качаемся в креслах да мух от себя отгоняем. Шик говарит, больше не хочет выступать перед публикой, может быть у Харпо разок другой. Пора и на покой, говарит. Альберт гаворит, пущай она ево новую рубаху примерит. Я гаварю про Генриетту, про Софию, про сад и про лавку. И вообще про всяко разно. А сама в лоскутки иголкой тычу, смотрю чево получится, руки-то без шитья не могут. Конец июня и погода нежаркая, сидеть с Шик и Альбертом на веранде одно удовольствие. Через неделю четвертое июля, и мы затеваем большой семейный праздник в саду, прямо здесь, у меня. Только бы жара не началась.
Может, почта, говорю я, хотя больно скоро едут для почты.
Может, София, говорит Шик, она водит как чумная.
Может, Харпо, говорит Альберт. Нет, не Харпо.
Потому как машина уже под деревьями в саду стоит, и из нее выходят люди какие-то, одетые по-старомодному.
Осанистый высокий седой мущина в сюртуке с белым воротником, маленькая пухленькая женщина с седыми косами, уложенными вокруг головы. Высокий молодец и две крепкие здоровые девицы. Седой мущина сказал чево-то водителю, и тот уехал. А они остались, среди сумок, котомок да корзин.
Сердце у меня замерло, и я пошевелиться не могу.
Это Нетти, Альберт говорит и встает.
Те, у дороги, стоят и озираются. Смотрят на нас. Потом смотрят на дом. Потом на двор. На Шикову да Альбертову машины. На поля. И, медленно так, идут по дорожке к веранде.
Я так перепугана, не знаю даже, чево делать. В голове звон. Хочу говорить, слова не йдут. Хочу встать, падаю. Шик подошла да подхватила меня, Альберт взял за руку.
Как Нетти на порог ступила, я чуть не померла. Стою посреднике меж Альбертом и Шик, и качаюсь. Нетти стоит между Самуилом и, должно быть, Адамом, и качается. Тут мы обе начинаем причитать да плакать. И бредем спотыкаясь друг к другу, как мы маленькие друг к дружке навстречу топали. А как встретились, ноги у нас подкосилися, и мы на пол повалилися. А нам-то што? Обнялися и лежим.
Немного погодя она говорит, Сили.
Я говорю, Нетти.
Еще погодя оглядываемся, видим только ноги кругом. Нетти за меня держится и не отпускает. Это мой муж Самуил, говорит и вверх рукой тычет. Это наши дети Оливия и Адам, а это жена Адама Таши.
Я на своих показываю. Шик и Альберт, говорю.
Все стали враз говорить, приятно познакомиться и все такое. А Шик с Альбертом принялись обниматься со всеми по очереди.
Тут и мы встали с пола. Я обняла своих детей. И Таши. И Самуила.
Почему это у нас всегда семейные сборища на четвертое июля, говорит Генриетка, губы надув. Жара же.
Белые свою независимость от Англии празднуют, говорит Харпо, значит, у черных выходной. Вот мы и празднуем сами себя и друг друга.
Ах, Харпо, говорит Мария Агнесса, я и не знала, что ты по истории такой специалист. Мария Агнесса с Софией картофельный салат крошат. Она приехала Сюзи Кью забрать. С Грейди она распростилась, вернулась в Мемфис и живет там с сестрой и матерью. Они будут за Сюзи Кью приглядывать, пока она работает. Поет она. Песен у нее много новых, говорит, и памяти еще хватает.
С Грейди-то я вообще чуть не спятила совсем. И на ребенка он плохо влиял опять же. Да и я тоже не очень-то хорошо. Столько травы курить, это рехнуться можно.
Таши все обхаживают да восхищаются ей. Шрамы на ей с Адамом разглядывают, будто больше им делать нечево. Говорят, вот уж никогда не думали, что африканские дамы так хорошо выглядят. Таши и Адам видная пара. Говорят чудно, да мы уже малость пообвыкши.
Чем у вас там в Африке угощаться любят, спрашиваем.
Таши покраснела чуток и говорит, барбекю.
Засмеялся народ и давай ее жареными кусочками пичкать.
