Если заживо губят,
смерть – желанная весть.
Он один приголубит –
но оставит, как есть.
Из строки вырвать слово –
как из рыбы плавник.
В покаянь? основа –
грех, что в душу проник.
Тот и этот склонится,
проводив Его в путь,
ты запомни их лица,
но бесстрастной пребудь.
Как пойдёшь из Магдалы,
всякий ухарь за твой
расфуфыренный, шалый
вид отдаст золотой.
Подмигнёт ли отпетый
бабник (дома жена)
и поманит монетой, –
ты пошлёшь его на.
Камень старая дева
для тебя припасла.
Сколь мертво её чрево,
столь душа её зла.
Абимелех* твой хворый
поднесёт им гвоздей
для креста их позора
и утраты твоей.
Ни открытость к потере,
ни свободу дышать,
в трезвый выбор не веря,
он не в силах прощать.
Тс-с, Мария, ни всхлипа.
Боль нас освободит.
Кроны летняя кипа
помнит, что облетит.
Сядешь в чёрных одеждах,
Магдалина, своих, –
среди дней безутешных
Назаретский Жених,
Магдалина, предстанет,
и явившись едва –
Он к любви нас притянет
и к созвучью слова.
Смыслом слово проступит,
когда всех супротив
пред тобой Он потупит
взгляд, слезу обронив.
* Абимелех – отец Марии Магдалины
(Пер. Вл. Гандельсман)
КРЕЩЕНДО
Плач Марии Магдалины по Иисусу
Слишком долго! Короче, короче давай, не дли.
Вроде крика чайки, крика её вдали.
Ту сермяжную правду, что в гору, в гору, в пыли,
тащит задницу, – в задницу и пошли.
Ту сермягу, что в гору, с крестом, в пыли,
нерадивым шагом, шагом, подмётки стоптав… Мели
раболепное что-нибудь, кланяйся господам земли.
Не водись с делягами: все они там врали.
Пусть рядят и судят, рядят и судят. Ей-ей,
лучше быть одному, одному, чем пасти свиней
иль, скосив глаза, глаза с высоты своей,
с высоты распятья услышать: “Распни, убей!”
Лучше cкука, чем дрожь или смерть. Глупей
быть трагической ложью, чем просто никем. Ничей.
Для Того, Кто “Мой!” шипит, не зная что из очей
вдруг пролил?сь, – и нет её горячей.
Будь уж лучше как пращур, пращур Твой Авраам,
что во гневе сына волок: “Предам,
как ягнёнка его огню, мол, я предан Тебе…” – а там
сын, глядишь, убёг под шумок, и – никто за ним по пятам.
(Пер. Вл. Гандельсман)
РОЖДЕСТВЕНСКАЯ НОЧЬ
На Рождество мир посторонний весь
составлен из полярных отстояний.
Как если б грунт под красками исчез,
оставив на холсте лишь боль. Или сплошное ликованье.
И привкус – то горчит во рту, а то всё сластит рот.
И запах – то далёкий, то наоборот.
И напролёт на Рождество одни рыдают, а другие нет –
хохочут. Все, как псы, слепы на третий цвет.
***
За городской чертой, в кофейне мексиканской,
никто не думает горланить, гимны распевать.
