– Наиболее примечательным мне показалась достоверность этой вещи. Подробности полицейской работы, расследование Холмса – это очень поучительно. Здесь мне многое у вас может послужить уроком. Понимаете, между мной и миром всегда существует туман слов. Ради хорошей фразы я выкидываю достоверность в окно, а если появляется возможность ввернуть остроту, то я забываю о правде жизни. Вы лишены этого недостатка. И все же… и все же я думаю, что вы с вашим Холмсом могли бы добиться большего.
– Буду признателен, если вы объясните, – сказал Дойл.
Уайльд отхлебнул вина.
– Если вы хотите, чтобы он стал по-настоящему великим сыщиком, выдающейся личностью, нужно сделать его более эксцентричным. Миру не нужен еще один сержант Кафф или инспектор Дюпен. Нет, пусть его человеческие черты воспарят до высоты его искусства. – Несколько мгновений он что-то обдумывал, неторопливо поглаживая орхидею, вставленную в его петлицу. – В «Багровых тонах» вы называете Ватсона «крайне ленивым». По моему мнению, добродетели мотовства и лени должны быть присущи вашему герою, а не его мальчику на побегушках. И сделайте Холмса более сдержанным. Пусть его лицо не «сияет восторгом», и пусть он не разражается «взрывами смеха».
Дойл покраснел, узнавая свои неудачные обороты.
– Он должен быть наделен каким-нибудь пороком, – продолжал Уайльд. – Добродетельные люди ужасно банальны. Я их просто не выношу. – Он снова помолчал. – Нет, не порок, Дойл, – пусть у него будет какая-нибудь слабость. Дайте-ка я подумаю… Ах да, вспомнил! – Уайльд открыл «Этюд в багровых тонах», нашел нужное место и начал цитировать доктора Ватсона: – «Я мог бы заподозрить его в пристрастии к наркотикам, если бы размеренность и целомудрие его образа жизни не опровергали подобных мыслей». – Он засунул книгу в карман. – Смотрите, у вас в руках была идеальная слабость, но вы ее выбросили. Подберите ее опять! Пусть Холмс будет рабом какой-нибудь пагубной привычки. Скажем, он любитель опия. Впрочем, нет. В наши дни любители опия на каждом шагу. Низшие классы потребляют его фунтами… – Неожиданно Уайльд щелкнул пальцами. – Вот оно! Кокаин. Вот вам новый и изящный порок.
– Кокаин, – неуверенно повторил Дойл.
Как врач, он иногда прописывал семипроцентный раствор пациентам, страдающим от истощения или депрессии, но мысль о том, чтобы сделать Холмса наркоманом, на первый взгляд показалась довольно абсурдной. Хотя Дойл сам просил Уайльда высказать мнение о романе, критика несколько смутила его. По другую сторону стола продолжался добродушный спор Стоддарта и Джилла.
Эстет отхлебнул еще вина и отбросил назад волосы.
– А вы? – спросил Дойл. – Будете писать книгу Стоддарту?
– Напишу. И возьмусь за нее под вашим, вернее, Холмса влиянием. Вы знаете, я всегда считал, что нет таких понятий, как нравственная или безнравственная книга. Бывают плохо или хорошо написанные книги – и больше ничего. Но меня увлекла мысль написать книгу, в которой речь бы шла о нравственности и об искусстве. Я хочу назвать ее «Портрет Дориана Грея». И я думаю, это будет такая история, что кровь заледенеет в жилах. Нет, это будет история не о призраках, но ее главный герой в конечном счете придет к страшному концу. Такие истории лучше читать при свете дня, а не по ночам.
– Такая история, кажется, не совсем в вашем духе.
Уайльд посмотрел на Дойла с изумлением во взгляде:
– Правда? Неужели вы думали, что я – я, который с радостью приносит себя в жертву на костер эстетизма, – не смогу узнать лицо ужаса, когда загляну в него? Я вам вот что скажу: трепет страха не менее чувствен, чем трепет наслаждения, а возможно, и более. – Он подчеркнул свою мысль движением руки. – И потом, как-то раз мне рассказали такую ужасную историю, такую прискорбную в ее подробностях и по глубине зла, что я теперь уверен: после этого меня уже ничто не сможет напугать.
– Как интересно, – слегка рассеянно проговорил Дойл, все еще пережевывая критические замечания собеседника по поводу Холмса.
На крупном бледном лице Уайльда появилась едва заметная улыбка.
– Хотите, расскажу? Только она не для слабонервных. – В интонациях Уайльда слышался вызов.
– Конечно хочу.
– Мне ее рассказали, когда я несколько лет назад ездил с лекциями по Америке. По пути в Сан-Франциско я остановился в Роринг-Форке, небольшом, довольно убогом, но живописном шахтерском городке. Я прочитал лекцию в шахте, и обитатели городка встретили ее очень хорошо. После лекции ко мне подошел один из рудокопов, пожилой человек с огорчительными – а может, напротив, благодатными – следами пьянства на лице. Он отвел меня в сторону и сказал: ему, мол, так понравилась моя история, что он готов поделиться со мной своей.
Уайльд помолчал, смочил свои полные красные губы, элегантно глотнув вина.
– Присаживайтесь поближе, мой добрый друг, и я в точности перескажу вам то, что услышал от него…
Десять минут спустя кое-кто из посетителей ресторана в отеле «Лэнгхам», наверное, был удивлен, увидев, как под мягкий шумок разговоров и позвякивание столового серебра молодой человек в одежде сельского доктора резко поднялся из-за стола с бледным как смерть лицом. В волнении он перевернул свой стул и, прижав руку ко лбу, на негнущихся ногах направился к выходу, чуть не выбив поднос с деликатесами из рук официанта.
