этого, на танкоопасных направлениях были созданы сплошные зоны заграждений в виде надолбов, противотанковых рвов, лесных завалов, минных полей. Были сформированы подвижные отряды на случай прорыва танков, противотанковые артиллерийские резервы, которые в любой момент могли быть брошены на угрожаемые участки.
Организации системы огня было придано особое значение. Все было нацелено на уничтожение танков, самоходных артиллерийских установок и отсечение от них пехоты врага. Большое значение Рокоссовский придавал подвижным резервам. Целая танковая армия (2-я танковая) была выведена во второй эшелон. Два танковых и один стрелковый корпуса находились во фронтовом резерве, а кроме того, в резерве командующего фронтом находились три артиллерийских противотанковых бригады и два противотанковых полка.
Все в организации обороны Центрального фронта строилось на ее подвижности. Кроме того, на ожидаемых возможных направлениях наступления противника (по фронту это составило 95 километров) было сосредоточено более половины всех стрелковых дивизий, 70 процентов артиллерии и почти 90 процентов танков! В остальной полосе обороны (протяженностью 211 километров) оставалось менее половины пехоты, треть артиллерии и менее пятой части танков.
Командующий Воронежским фронтом генерал Ватутин строил свою оборону по-иному. Он предпочел зарывать танки в землю и равномерно рассредоточил имеющиеся у него силы и средства по всей полосе обороны фронта.
Накапливание сил и средств с обеих сторон шло довольно интенсивно, с той лишь разницей, что противник не мог длительное время нормально питать свои войска всем необходимым, ибо это требовало огромного количества подвижного состава, так как все приходилось везти из глубины, в то время как наши войска таких затруднений не испытывали.
…Чем дальше шло время, тем больше и больше нарастало напряжение и, я бы сказал, появилась некоторая нервозность и у нашего руководства. Дело в том, что с обеих сторон было сосредоточено огромное количество войск и техники, которые вполне могли бы быть применены в наступательной операции. Не все у нас в военном руководстве были согласны с ожиданием наступления со стороны противника. Некоторые предлагали нанести упреждающий удар, а проще говоря, нам первым начать наступление. Эти предложения несколько колебали уверенность Верховного в принятом им решении вести на Курской дуге оборонительные действия. Бывая у него с докладами, я слышал высказываемые сомнения в том, что правильно ли мы поступаем, дожидаясь начала действий со стороны немцев… Однако такие разговоры кончались тем, что Сталин заключал: «Я верю Рокоссовскому».
Но чем ближе подходило лето, тем острее чувствовалась напряженность. Здесь уже стоял вопрос, чьи нервы крепче. С начала мая мы получали агентурные данные о том, что то 2-го, то 12-го числа этого месяца немцы начнут наступление. Но названные дни проходили, а никаких наступательных действий противник не начинал. Фронты же, естественно, принимали соответствующие меры к отражению возможного наступления. Проходил июнь… Опять всплыли разговоры об упреждающем ударе.
Рокоссовский тоже стал нервничать, опасаясь, как бы не было принято решение о нанесении такого удара. А было, конечно, отчего нервничать. Примерно равное соотношение сил с обеих сторон давало огромные преимущества той стороне, которая будет обороняться, и малые надежды на успех той стороне, которая будет наступать. Как известно, обороняющемуся (конечно, если он знает военное дело) нужно куда меньше сил для того, чтобы отразить наступление противника.
И все-таки, у кого будет больше здравого смысла — терпеливо ждать?! Организованная оборона давала твердую уверенность Рокоссовскому, что он разгромит противника, а возможное наше наступление наводило на размышления. Как-никак, а перед фронтом немцы, хотя не те уже, конечно, какими они были раньше, но все же немцы, а с ними он сталкивался и под Москвой, и в Сталинграде, и знал им, если можно так выразиться, цену. При том соотношении сил и средств, которое сложилось сейчас, трудно было надеяться на уверенный успех в случае наших наступательных действий. Ведь каждый командующий стремится решить поставленную задачу с меньшими потерями. А возможные наступательные действия в сложившихся условиях малой кровью обойтись не могли… Мы уже имели печальный опыт, намереваясь в августе и зимой 1942 года ликвидировать Ржевский выступ, обороняемый противником, но понесли большие потери, не достигнув поставленной цели.
Наконец, в конце июня поступили данные, что противник начнет наступление 2 июля. Войска были приведены в надлежащую готовность, но немецкое наступление вновь не состоялось. 3 июля его также не было. 4 июля — то же самое. Напряжение стало предельным.
В ночь на 5 июля я был на докладе у Сталина на даче. Он был один. Выслушав мой доклад и подписав представленные бумаги, Верховный сразу заговорил о Рокоссовским. Он довольно подробно вспомнил деятельность Константина Константиновича и под Москвой, и под Сталинградом, особенно подчеркнув его самостоятельность и твердость в принятии решений, обоснованность вносимых им предложений, которые всегда себя оправдывали. Наконец, Сталин заговорил о создавшемся сейчас положении на Центральном и Воронежском фронтах. Рассказал о своем разговоре с Рокоссовским, когда тот на вопрос, сможет ли он сейчас наступать, ответил, что для наступления ему нужны дополнительные силы и средства, чтобы гарантировать успех, и настаивал на том, что немцы обязательно начнут наступление, но не выдержат долго, ибо транспортных средств у них еле хватает сейчас лишь на то, чтобы восполнять текущие расходы войны и подвозить продовольствие для войск, и что противник не в состоянии находиться в таком положении длительное время.
— Неужели Рокоссовский ошибается?.. — Немного помолчав, Верховный сказал: — У него там сейчас Жуков.
Из этой реплики мне стало ясно, с какой задачей находится Георгий Константинович у Рокоссовского. Было уже утро, когда я собирался попросить разрешения уйти, но раздавшийся телефонный звонок остановил меня. Не торопясь, Сталин поднял трубку ВЧ. Звонил Рокоссовский. Радостным голосом он доложил:
— Товарищ Сталин! Немцы начали наступление!
— А чему вы радуетесь? — спросил несколько удивленно Верховный.
— Теперь победа будет за нами, товарищ Сталин! — ответил Константин Константинович.
Разговор был окончен.
— А все-таки Рокоссовский опять оказался прав, — как бы для себя сказал Сталин. И, обращаясь ко мне, добавил: — Отправляйтесь, пожалуйста, на Курскую дугу, свяжитесь с Жуковым и помогайте им там. О том, что вы вылетаете, я Жукову сообщу.
Распрощавшись, я вернулся в штаб, оттуда выехал прямо на аэродром и — снова на фронт.
Считаю нужным привести эти факты потому, что укоренилось такое мнение: оборонительные действия на Курской дуге были заранее предусмотрены, и они рассматриваются сейчас как само собой разумеющееся. В действительности события протекали по-иному. Именно на Курской дуге было решено нашим Верховным Главнокомандованием продолжить дальнейшие наступательные действия. Гитлер также решил именно здесь искать успешного решения кампании 1943 года. Рокоссовский первым разгадал замысел противника, но было не так-то просто подготовку наступления переключить на организацию глубокоэшелонированной обороны, выиграть время и заставить немцев начать наступление первыми. Это был напряженнейший отрезок времени, когда, можно прямо сказать, шла борьба двух мнений — наступать или продолжать обороняться.
Уже в непосредственной близости начала немецкого наступления не снимался с повестки дня вопрос возможности наступления наших войск и нанесения упреждающего удара. Как свидетельство тому, я и привожу разговор со Сталиным на эту тему всего лишь за считанные часы до того, как немцы все же первыми начали свои боевые действия. Возможность нашего наступления не снималась с повестки дня до самой последней минуты.
Не всегда те или иные директивы дают право утверждать, что было именно только так, как там написано. Мы бывали свидетелями и того, что директивы предписывали одно, а на войне в действительности получалось другое. Непосредственные же участники тех или иных событий уточняют, вносят ясность в тот или иной вопрос. Как известно, имеющиеся директивы, относящиеся к подготовительному периоду битвы на Курской дуге, не дают однозначных указаний, скажем, обороняться и после разгрома противника перейти в контрнаступление. В директиве говорится о возможной обороне и о возможном наступлении. Таким образом, как мы видим, и в отданных войскам Центрального и Воронежского фронтов указаниях не было дано однозначного решения. Не было его потому, что отсутствовало в этом вопросе единое мнение.
Сейчас, конечно, трудно сказать, как бы развернулись дальнейшие события, если бы Гитлер, проводя совещание 4 мая 1943 года, послушал командующего 9-й армией генерал-полковника Моделя, который на этом совещании заявил о том, что противник (то есть мы) рассчитывает на наше наступление, а поэтому для того, чтобы добиться успеха, нужно следовать другой тактике, а еще лучше, если вообще отказаться от наступления. Проявили колебания на этом совещании и фельдмаршал Манштейн, командовавший тогда группой армий «Юг», и фельдмаршал Клюге, который возглавлял войска группы армий «Центр». Однако Гитлер, преследуя политические цели — восстановить пошатнувшееся международное положение Германии, пренебрег этими советами и принял решение на наступление. Начав первыми наступление, войска рейха обрекли себя на катастрофу.
Вот так, совсем не просто, решаются вопросы на войне. Лишь завершающая стадия боя, сражения, битвы, кампании может определить, чьи предположения или решения были более обоснованными и чьи менее. Рокоссовский в данном случае показал, что он обладал в большей мере, чем другие, столь необходимым на войне даром предвидения.
Вот что позже при встрече рассказал мне Константин Константинович. В ночь на 5 июля на участках двух армий — 13-й и 48-й — при проведении работ по разминированию проходов для своих войск были захвачены немецкие саперы, которые показали, что их войска заняли исходные позиции и что наступление начнется в три часа утра. Это было четвертое, но, как решил Константин Константинович, более конкретное, судя по действиям саперов, сообщение. Хотя на войне способы дезинформации бывают самые различные, в том числе и через перебежчиков, все же полученные данные казались соответствующими действительности. Г. К. Жуков, который находился на фронте и которому было доложено о сведениях, полученных от захваченных немецких солдат, поручил Рокоссовскому действовать по его усмотрению.
За сорок минут до указанного пленными времени начала наступления немцев, то есть в 2 часа 20 минут 5 июля 1943 года, по приказу командующего Центральным фронтом Рокоссовского был открыт артиллерийский огонь из 500 орудий, 460 минометов и 100 реактивных установок по предполагаемым местам сосредоточения противника. После прекращения артиллерийского огня оставалось ждать результатов — напрасно или с пользой истрачено большое количество боеприпасов. Была ли информация, полученная от пленных саперов, правильной или это была очередная дезинформация?
В 4 часа 30 минут противник начал артподготовку, но она была плохо организована. В 5 часов 30 минут немцы начали наступление. Как только противник начал наступление, Константин Константинович позвонил Верховному и коротко доложил о начатых противником боевых действиях. «Когда немецкие войска перешли в наступление, у меня как будто бы гора с плеч свалилась», — сказал мне Рокоссовский.
Только человек, несущий или когда-либо несший на своих плечах огромное бремя ответственности, и какой ответственности, сможет полностью понять эти слова… Интересная деталь, которая выяснилась позже. Немцы должны были начать свою артиллерийскую подготовку в 2 часа 30 минут, но массированный артиллерийский огонь, открытый по распоряжению Рокоссовского на десять минут раньше нашими войсками, спутал все карты немцам, так как они думали, что русские сами начали наступление. Лишь выждав и не увидев начала нашего наступления, противник начал свою артподготовку, но не мог провести ее в намеченном темпе и объеме, поскольку понес значительные потери.
