подробности:
- Они все получили от тебя?
- Да!
- А сначала они поиграли с тобой?
'Да!
- А они вошли в тебя глубоко?
- О да! Очень глубоко!
Эммануэль инстинктивно прижала ладонь к низу живота.
- Поласкай себя, пока будешь рассказывать, - распорядилась Мари-Анж.
Эммануэль отрицательно покачала головой. На лице ее появилось выражение какого-то безразличия, апатии. Мари-Анж всматривалась в нее настороженно.
И Эммануэль подчинилась. Она начала рассказывать, сначала через силу, скрепя сердце, но постепенно оживилась, вспоминая свое приключение, и старалась не пропустить ни одной детали. Она остановилась, рассказав, как ее похитила греческая статуя. Мари-Анж слушала ее с видом внимательной ученицы, но все же время от времени как-то ерзала, словно стремясь найти место поудобнее.
- Ты рассказала об этом Жану? - спросила она.
- Нет.
- Ты видела потом этих мужчин?
- Нет.
На этом вопросы Мари-Анж как будто иссякли. Захотелось чаю. На зов Эммануэль явилась служанка - прямой стан, черные волосы с цветком в прическе, пестрый саронг - подлинная мечта Гогена. Обе собеседницы немного приоделись: Эммануэль влезла в свои шорты, Мари-Анж натянула трусики. Пестрая юбка по-прежнему лежала в кресле. Потом, вняв настойчивым просьбам Мари-Анж, Эммануэль принесла все свои голые фотографии. И тогда вопросы возобновились:
- Послушай, а ты мне ничего не говорила о том, что у тебя было с этим фотографом.
- А ничего, - призналась Эммануэль. - Он ко мне даже не прикоснулся добавила она с легкой досадой:
- Впрочем, нечего было надеяться. Он - педик. Мари-Анж сделала скептическую гримаску, потом принялась рассуждать:
- Я считаю, что художник, прежде чем писать портрет, должен полюбить свою модель или позаниматься с нею любовью. Что за бред позировать тому, кто не интересуется женщинами!
- Я тут ни при чем, - Эммануэль уже немного устала от расспросов. - Он сам предложил мне снять меня. Я тебе говорила, он был приятелем Жана.
Мари-Анж взмахом руки словно отогнала прошлое:
- Теперь надо постараться, чтобы тебя изобразил кто-нибудь настоящий. Не ждать же, пока ты состаришься.
Образ этого 'настоящего', о котором так серьезно говорила девочка, и неминуемая близость собственной старости рассмешили Эммануэль:
- Я не люблю позировать даже для фотографов, а ты думаешь о живописце!
- А с тех пор как ты здесь, у тебя ничего не было с мужчинами?
Эммануэль возмутилась:
- Ты с ума сошла! Мари-Анж озабоченно нахмурилась:
- Надо, чтобы ты поскорее нашла любовника.
- Это так необходимо? - усмехнулась Эммануэль. Но девочка вовсе не собиралась шутить. С серьезным видом она пожала плечами:
- Ты странная, Эммануэль. Помолчала и снова спросила:
- Ты же не собираешься провести всю свою жизнь старой девой?
И повторила:
- Нет, ты очень странная.
- Но, - удивилась Эммануэль, - я же не старая дева. У меня есть муж.
На этот раз Мари-Анж ограничилась только холодным взглядом. Аргумент показался ей таким нелепым, что дискутировать дальше ей явно не хотелось. Наступило молчание. И Эммануэль пожалела о прежней атмосфере:
- А может, ты снова снимешь штанишки, Мари-Анж? Девчонка встряхнула косами:
- Нет, мне пора. Она встала.
- Ты проводишь меня?
- Ты так спешишь, - недовольно протянула Эммануэль, но ей было уже ясно, что своего решения Мари-Анж не переменит.
Машина с бородатым шофером уже ждала ее. Девочка еще раз посмотрела на Эммануэль внимательно и строго:
- Ты знаешь, я не хочу, чтобы ты погубила свою жизнь. Ты такая красивая. Это ужас, если ты останешься такой же недотрогой, как сейчас.
Эммануэль было расхохоталась, но Мари-Анж прервала этот смех:
- Это ведь и вправду ужасно, что у тебя в твоем возрасте ничего не было, кроме этих пустяков в ночном самолете. Ты в самом деле ведешь себя, как последняя кретинка.
Она с сожалением покачала головой:
- Я уверена, ты не совсем нормальная.
- Мари-Анж...
- Ладно, что говорить о том, что прошло... Зеленые глаза впились в Эммануэль:
- Я уезжаю, но сделаешь ли ты то, о чем я тебя попрошу?
- Что именно?
- Все, что попрошу!
- Еще бы! - Эммануэль была зачарована этим взглядом.
- Поклянись!
- Клянусь, если тебе этого хочется. Она хотела снова рассмеяться, но Мари-Анж не дала сбить себя с серьезного тона:
- Сегодня ровно в полночь ласкай себя. Я в это время буду делать то же самое.
Ресницы Эммануэль дрогнули. Она наклонилась и нежно поцеловала свою новую подругу. Машина тронулась, и Эммануэль услышала на прощанье: 'Не забудь же! Ровно в полночь!'.
Оставшись одна и вспоминая этот чудесный день, Эммануэль вдруг отметила, что она-то не задала девочке ни одного вопроса. Если прелестное светлокосое создание узнало до мельчайших подробностей интимную жизнь своей старшей подруги, то та не узнала ничего.
Она даже не спросила, девственница ли Мари-Анж.
Когда вечером свежий, только что из-под душа, Жан вошел в комнату жены, он увидел ее сидящей нагишом на кровати. Он подошел к ней, она обняла его за бедра и потянулась вперед, жадно раскрыв рот. Она припала к бедрам мужа, и в считанные секунды изящный жезл превратился в могучую палицу. Эммануэль втянула ее в себя, и она окончательно отвердела. Тогда Эммануэль принялась лизать эту дубинку по всей длине, проводя языком по голубым вздувшимся венам. Жан пошутил:
'Ты напоминаешь мне человека, жующего кукурузный початок'. И тогда, чтобы сходство было полным, Эммануэль пустила в ход свои маленькие зубы. А чтобы загладить боль, она стала дуть на кожицу, поглаживать тестикулы, проводя по ним языком. Она заглатывала фаллос все больше и больше, не боясь задохнуться. Делала она все это расторопно, с наслаждением.
То, что чувствовали ее язык и губы, передавалось грудям и лону. Она постанывала, на мгновение выпускала фаллос изо рта, щекотала его языком и снова проглатывала трепещущую плоть.
Жан обеими руками сжимал голову жены. Но вовсе не для того, чтобы руководить ее движениями и регулировать их ритм. Он великолепно знал, что вполне может положиться на ее умение. Она научилась этому как-то сразу и исполняла это лучше других. В иные часы Эммануэль заставляла мужа просто изнемогать от наслаждения: она не останавливалась подолгу ни на одной определенной точке, собирала нектар с любого цветка, заставляя свою жертву издавать отчаянные стоны, жалкие мольбы, заставляя
