– Любовный напиток Он малое сделает большим, а важное – суетой, – сказал старец, передавая чашу. – Пей зараз до дна.
Денница поднесла чашу к губам, вдохнула трепещущими ноздрями сладкий дурман. Крупная дрожь пробежала по телу девушки, руки затряслись, едва не расплескав напиток.
Кудесник напрягся, сжал руки в кулаки, глаза исчезли под нахмуренными бровями.
Денница уняла дрожь в теле и припала к чаше. Первый глоток дался тяжело – горяч ли был напиток или горек? – она справилась с собой, глотнула во второй раз, в третий… Лицо ее начало наливаться пунцовым румянцем. Выпив чуть меньше половины, денница поперхнулась. Пунцовая капля вытекла из уголка рта, пробежала по подбородку, спрыгнула на грудь, которая, казалось, набухла еще больше и закаменела.
Кудесник испуганно дернул головой, впился взглядом в каплю, будто надеялся остановить ее. Капля, уменьшаясь, добралась до пупка и спряталась там. Старец подождал немного, убедился, что не вьггечет и не упадет на землю, облегченно вздохнул.
– И эта… – глухо буркнул он и подстегнул денницу злым взглядом.
Девушка быстро допила чашу и передала ее старцу. На покрасневших и будто припухших губах денницы играла улыбка, сочная, сучья, щеки полыхали румянцем, а глаза казались двумя темно-синими кусочками весеннего грозового неба. Когда ее пальцы ненароком дотронулись до руки старика, она одернула их и впервые посмотрела на него, как на мужчину.
Кудесник поднял чашу на уровень ее глаз, точно загораживался от них, и резким движением разломил пополам. Обе половинки были брошены в очаг, где занялись синевато-зеленым пламенем, и по пещере растекся острый, возбуждающий запах.
– Помни, – слабеющим, но все еще строгим голосом молвил кудесник, – ночь эта коротка и бездонна, как любовь, а там, – показал он скрюченным пальцем на выход из пещеры, – смерть, черная или белая, долгая или легкая. – Помолчав немного, будто собирал силы, чтобы произнести последние слова, приказал: – Ложись и жди.
Денница, широко расставляя ноги, приблизилась слабой, больной походкой к ложу, оглянулась. В пещера никого больше не было. Она села на ложе – и застонала томно: прикосновение ягодиц и бедер к мягкому, ласковому меху оказалось необычайно приятным. Закусив нижнюю губу и плотно смежив веки, она, вздрагивая от наслаждения, легла навзничь. Деннице показалось, что чувствует, как от очага катятся волны тепла, каждая следующая – теплее предыдущей, словно пламя разрастается ввысь и вширь, запахло гарью, послышались мужские голоса, пьяные и злые, и звон оружия…
…горело где-то рядом, соседний, наверное, дом, оттуда и голоса доносились. Никто не ожидал нападения среди бела дня, большая часть селян была в поле, а те, кто, как она, остались присматривать за домом, не успели убежать в лес. Она, двенадцатилетняя девочка, залезла под лавку и накрылась старым рядном, тревожно прислушиваясь к голосам, доносившимся со двора.
– Моя! – крикнул молодой мужчина, и ступеньки крыльца заскрипели под его тяжестью.
Сильный удар распахнул входную дверь, жалобно заскрипели петли, в сенях загрохотал, покатившись, пустой бочонок. Свистнул меч, легко переполовинив полог из волчьих шкур, и со стуком вонзился в притолоку. Мужчина перешел из сеней в горницу, поддел ногой скамеечку, которая с шумом покатилась к лавке и остановилась в полусажени от нее. Зазвенело железо о железо – сбили замок с сундука, стукнулась крышка о стену, с тихим шорохом начала падать на пол одежда, штуки полотна.
Девочка чуть приподняла угол рядна, посмотрела в сторону сундука. Возле вороха вываленной на пол одежды она увидела сапоги, большие и стоптанные наружу, о левое голенище бились ножны меча. Ноги торопливо сгребали одежду и штуки полотна на расстеленный рядом платок с желто-красными цветами по черному полю. Руки схватили два противоположные угла платка, связали их, потянулись за двумя другими – и девочка увидела лицо грабителя, молодое и загорелое, с короткой русой бородкой и, кажется, серыми глазами: разглядеть не успела, потому что испуганно закрылась рядном.
Грабитель подошел к лавке, нащупал под рядном девочку, рывком вытянул ее. Спрятав меч в ножны, он намотал на левую руку девичью косу, а правой разорвал рубаху. Худенькое, угловатое тело с едва проклюнувшейся грудью не сильно заинтересовало его. Какое-то время он молча разглядывал девочку, затем помял грудь, бедра, одобрительно гмыкнул. Толкнув девочку на лавку, он не спеша снял пояс с мечом.
Девочка лежала неподвижно, хоть и боялась, но уже не так, как раньше, потому что поняла: не убьют, сделают другое. В ноздри ей ударил запах чужого тела – тяжелый дух пропотевшего мужчины. Шершавая, мозолистая рука помяла ее бедра, раздвинула, согнув в коленях, ноги. Твердое и упругое вдавилось в ее промежность, наполнив тупой болью. Мужчина дернулся и хекнул, словно рубил дрова, – и другая боль, острая и короткая, пронзила ее тело, заставила жалобно вскрикнуть. Потом было терпимо, вот только ноги начали затекать.
Скрипнув зубами, мужчина замер и напрягся, через какое-то время ослаб телом и как бы потяжелел, дыхание стало реже и тише и переместилось с темечка девочки на ее щеку и шею. Он отпустил ее ноги, и девочка осторожно, боясь потревожить мужчину, разогнула их и облегченно вздохнула. Грабитель слез с нее, сел на край лавки. Шумно зевнув, он почесал через одежду грудь, пошел к печи. Заслонка полетела на пол, из печи были вытащены обе кринки топленого молока, желтовато-белого, с темно-коричневой пенкой. Мужчина выдул одну кринку и разбил ее о стену, из второй выловил пальцем пенку, а молоко выплеснул в печь. Вернувшись к лавке, он подпоясался, вынул меч из ножен.
Девочка, испуганно всхлипнув, отвернулась к стене, закрыла лицо руками. Острие меча коснулось ее шеи, поддело косу. Грабитель другой рукой оттянул косу и перерезал ее мечом, полюбовался добычей, весело хохотнув, сунул в узел к награбленному добру и вышел из избы.
Девочка слышала, как проскрипели ступеньки крыльца, как заржал во дворе конь, как мужчина перекинулсл с кем-то короткими фразами, как вдалеке прокричали зычно и всадники поскакали туда. В деревне стало тихо, даже собаки не брехали, но девочка боялась пошевелиться. Между ног было мокро и липко, наверное, текла кровь. И еще жалко было косу – девочка дотронулась до коротких и колючих прядей на затылке, – без которой хоть из дома не выходи. Она ткнулась лицом в подушку и заревела от стыда и обиды…
…пролились слезы и как бы размыли горе. Она еще раз потрогала волосы на затылке, упругие, отталкивающие ладонь, перевернулась на спину и открыла глаза. Огонь в очаге горел ярко – кто-то подкинул несколько поленьев – и блики бегали по неровным стенам пещеры, словно бы выгоняя темноту из трещин и впадин. Возле очага валялись черепки от разбитой кринки, у входа в пещеру – перерубленные волчьи шкуры, а неподалеку от ложа – сломанная скамеечка. С поляны доносились звуки веселого пиршества и захлебистый, бесстыдный смех, каким провожают из-за свадебного стола жениха и невесту…
…жених стоял с самодовольной улыбкой на красном лице, покрытом крупными каплями пота, и, не замечая невесту, неотрывно смотрел на ложе, словно сомневался, то ли это или найдется другое? Убедившись, что другого нет, подошел к ложу, сел на край и как-то сразу растерял самодовольство, превратившись в усталого человека, наконец-то обретшего тишину и покой. Он оперся руками о колени и задумался о чем-то, затем привычным жестом расстегнул неподатливые крючки нового кафтана, богатого, шитого серебром, потянулся к сапогам и тут вспомнил, почему здесь находится. Выставив ногу вперед, он скорее попросил, чем приказал:
– Разувай.
Невеста опустилась перед ним на колени, взялась двумя руками за остроносый сапог из мягкой кожи, потянула на себя. В нос ей шибанула вонь потной ноги, а портянка была такой мокрой, будто в ней ходили по лужам. Жених пошевелил бледными пальцами с толстыми желтыми ногтями, поставил разутую ногу на холодный пол, блаженно застонал и протянул невесте обутую. Пока она стягивала второй сапог, произнес извиняющимся тоном:
– Умаялся в них: не растоптанные, первый раз обул, – а когда она поднялась с коленей, похлопал ее по заду и радостно воскликнул: – Жена!
И сразу приободрился – усталости как ни бывало! – торопливо разделся, роняя на пол семена хмеля и ржи, которым гости посыпали молодых, и развалился на ложе.
Невеста раздевалась медленно, стесняясь неотрывного мужского взгляда, а легла так, чтобы не касаться мужа, и стыдливо закрыла глаза. Он назвал ее женой, выбрал из всех девушек деревни, потому
