В начале марта 1952 года Лара Бустаманте становится министром иностранных дел Коста-Рики, а в начале мая сеньор Теодоро Б. Кастро президентским декретом возводится в ранг и должность Чрезвычайного Посланника и Полномочного Министра Коста-Рики в Италии. При этом Теодоро Б. Кастро по-прежнему несет все расходы, связанные с работой и содержанием миссии.
Кастро действительно пользуется уважением коллег и две недели спустя избирается ответственным секретарем Ассоциации глав диппредставительств стран Центральной Америки в Италии. Министр Лара же пишет официальные письма сеньоре донье Инелии де Кастро и постоянно шлет нежные приветы от своей жены Офелии.
Скорее всего, такая общая ситуация – и нельзя исключать советы того, кто с позиций легальной резидентуры, прикрытой посольством СССР в Италии, курировал Макса, – подтолкнула последнего уже 9 августа сообщить министру Ларе, «что Миссии Сальвадора, Гаити, Доминиканской Республики и Боливии совсем недавно были возведены в ранг посольства», и рекомендовать правительству Коста-Рики непременно последовать их примеру, «дабы не оказаться в положении более низком...».
Это предложение Кастро не вызвало в МИДе особого интереса, хотя его участие за свой счет в Международной промышленной выставке в Триесте (июнь – июль 1952 года) и пространный доклад о заинтересованности Югославии в приобретении у Коста-Рики кофе, какао и бананов и продаже ей по низким ценам электрооборудования, цемента и стекла навели правительство Коста-Рики на мысль аккредитовать Кастро своим посланником в Белграде и выделить ему средства для участия на предстоящей Международной выставке в Загребе.
Кастро надеялся вручить верительные грамоты – и, скорее всего, его к этому подталкивали из Москвы – во время выставки в Загребе, однако маршал Тито его не принял. Вручение грамот, и то коллективное – вместе с представителями семи других стран, – состоялось в бывшем королевском Белом Дворце в Белграде лишь 25 апреля 1953 года.
По этому случаю Кастро пишет министру Ларе письмо 7 мая:
«С удовольствием я отметил, что Президент Тито в достаточной степени хорошо знаком с положением в нашей стране. Он заявил, что откровенно восхищен нашей демократической системой, личностью и деятельностью нашего Президента Улате и функционированием его Правительства...
Президент Тито сказал мне, что Правительство Югославии стремится освободиться от политического влияния России... в области экономики стремится перенять скандинавскую или английскую лейбористскую кооперативную системы».
В свете неоспоримого факта вручения верительных грамот Тито лишь в конце апреля 1953 года – почти два месяца спустя после смерти Сталина – довольно трудно увязать утверждения, сделанные в книгах бывших генералов КГБ Виталия Павлова и Павла Судоплатова, о том, что в кабинете Сталина еще в ноябре 1952 года могла обсуждаться возможность физической ликвидации Тито руками Макса. Говорить о наличии в обсуждавшемся письме КГБ (которое Сталин должен был одобрить) фантастических, чтобы не сказать смешных, вариантов осуществления Максом теракта сейчас как-то даже стыдно. Макс же тогда еще не был знаком с Тито, не являлся даже членом дипкорпуса при нем. Хотя в существовании письма КГБ, авторами которого были министр Игнатьев и его заместители Савченко, Рясной и Епишев, сомневаться не приходится.
На той же фальшивой ноте звучит и заявление Судоплатова о том, что Григулевич был отозван в Москву в мае 1953 года по двум причинам. «Во-первых, надо было убедиться, не «засветил» ли его Орлов (Никольский знал лишь настоящую фамилию агента Юзека и о его деятельности в Испании до 1937 года. – Ю.П.) в своих разоблачительных статьях... Во-вторых, если он оставался вне подозрений, его предполагалось привлечь к бериевскому плану объединения Германии и урегулированию отношений с Югославией» (П. Судоплатов. Спец-операции).
С дочерью Надеждой
Полная туфта. Передо мной лежат письма Теодоро Б. Кастро министру Коста-Рики, датированные маем-декабрем 1953 года. И какие в июле могли существовать «бериевские планы», коль скоро Берия был уже ликвидирован?
Судоплатов утверждает, что после смерти Сталина «идея покушения на Тито была окончательно похоронена». А ведь это было за месяц и двадцать дней до вручения Максом верительных грамот. Павлов же сообщает, что Макс был отозван в Москву в мае за отказ выполнить задание по ликвидации Тито. «По получении сообщения об аккредитации Максимова в Югославии его срочно вызвали в Москву. Со слов Короткова (начальника нелегальной службы. – Ю.П.) я понял, что вызов был осуществлен в грубой, категорической форме, без учета возможных последствий для дальнейшей работы нелегала за границей» (В. Павлов. Рассекреченные жизни).
И еще: «Представителю нелегальной службы в Вене было поручено провести с ним (Максом) встречу и сообщить об этом новом задании (покушение на Тито), не раскрывая его сути и сказав лишь, что оно носит весьма ответственный и рискованный характер и чем-то напоминает ту операцию, к которой он привлекался в Мексике». Павлов заверяет, что Макс не знал, о чем идет речь, и будто бы именно это спасло ему жизнь. Тогда от чего же он отказывался? Вот Судоплатов не темнит: «Я указал Сталину, что в документе предлагаются наивные методы ликвидации Тито, которые отражают опасную некомпетентность в подготовке плана». И цитирует абзац из письма КГБ Сталину: «Макс был вызван нами в Вену, где с ним была устроена встреча в конспиративных условиях. В ходе обсуждения возможностей Макса перед ним был поставлен вопрос, чем он мог бы быть наиболее полезен, учитывая его положение. Макс предложил предпринять какое-либо действенное мероприятие лично против Тито».
Вот что рассказывал мне сам Иосиф: «Вначале меня взяла оторопь, но я быстро успокоился, когда услышал о вариантах теракта. Они были настолько далеки от реальных возможностей, что я заявил о готовности предложить свои варианты. Надо было выиграть время, как это сделал Насреддин, заявив эмиру, что научит говорить осла. Затея была очень серьезная и мне одному просто не по плечу. Мои дела были хреновыми. Я и допустил ошибку – сообщил в Центр, что подозреваю слежку за мной югославской контрразведки. Это был мой промах. Меня вынудили».
В летние и осенние месяцы 1953 года Кастро-Григулевич-Макс с особым рвением настаивал на превращении его миссии в посольство. МИД Коста-Рики уже склонялся к этому, как вдруг в середине ноября Кастро сообщает о необходимости в связи с тяжелой болезнью жены его отсутствия в Риме с начала декабря и по конец марта 1954 года и заверяет: «В течение этого времени я периодически буду наездами в Риме, с тем чтобы решать наиболее важные вопросы, связанные с работой Миссии».
Макс надеется! И как же иначе? Он ведь прекрасно понимает, что не каждому нелегалу
