— Наш? — отрывисто спросил Михаил.
— Да, — выдохнул рябой парень, — Лешка Спиридонов. Сволочи, зверье, а не люди!
— Дышит еще, — бросил Савельев, — снимите, может еще спасем.
Двое чекистов кинулись исполнять приказание. Распятый парень что-то протестующе замычал, ворочая обрубком языка меж выбитых зубов, во внезапно оживших глазах проявился слепой, не рассуждающий ужас.
— Сейчас Лешка, погоди, — рябой вынул нож из ножен и сделал глубокий разрез на плотной, мокрой от крови ткани, обнажив тело почти до пояса.
— Гады! — сорвался с губ всхлип. Савельев подался вперед и его чуть не вывернуло.
От грудной клетки и почти до паха тянулся длинный широкий разрез. Его края стягивали жирные скользкие «веревки».
«Кишки», — мелькнуло в голове Савельева, — но он же не мог…».
Его слова заглушил жалобный всхлип и голова Лехи упала на грудь. Стягивавшие края брюшины жуткие путы порвались, края разреза разошлись, открывая огромную дыру, в которой что-то тускло блеснуло. Чекист понял, что это и его прошиб холодный пот.
— Все назад! — заорал Савельев, — это ловушка!
Но его приказ выполнить уже никто не успел — ужасающий по силе взрыв разнес в клочья комнату со всеми, кто в ней находился.
* * *Лесь Ковальчук, привалившись к дверному косяку, задумчиво курил, разглядывая небольшой двор с хозяйственными строениями. Между ними бродило несколько кур, у изгороди спал, завалившись в грязь, откормленный кабанчик. За изгородью начинался огород, через несколько метров обрывавшийся глухим лесом.
Чотовой криво усмехнулся, заслышав отдаленный взрыв раздавшийся за лесом.
— Что съели, москали? — прошептал он. Бросив под ноги и затоптав окурок, он развернулся на крыльце и вошел в дом. Пройдя сени, он оказался в просторной комнате, где за широким столом расселись его бойцы, жадно уминавшие белый борщ с кусочками сала. Возле стола хлопотала Ганна — жена Василя Лещука, тайного сторонника ОУН. Еще со времен польского владычества, его хутор, стоявший на отшибе, часто бывал временным укрытием для скрывавшихся от польской охранки националистов. Продолжил он предоставлять прибежище повстанцам и после того, как Западная Украина отошла Советам, хотя сейчас это было еще опаснее, чем при Польше.
Сам хозяин — худой, тощий мужчина с редкой бородой и начавшими редеть русыми волосами, сидел во главе стола, уминая борщ вместе со всеми. Завидев Ковальчука, он жестом показал ему на место рядом с собой.
— Эк грохнуло, — скупо улыбнувшись, сказал он, ставя перед Ковальчуком рюмку с перваком, — тоже ваша работа?
— Наша, — усмехнулся Лесь, — залили комиссарами сала за шкуру. Так что у тебя мы не засидимся, — сдается мне к вечеру, тут будет чекистов как муравьев. Тебя тоже проверят.
— Сейчас время такое, — махнул рукой Лещук, — могут в Сибирь отправить без всякого повода, только за то, что «кулак». На прошлой неделе только семерых замели.
— Уходи к немцам, — предложил Ковальчук. Василь покачал головой.
— Нет. Батько мой здесь жил, дед и дед его деда хутор этот держали — негоже его москалям отдавать. Просижу тут — может и пронесет.
Ковальчук с сомнением покачал головой, после чего перевел взгляд на своих бойцов. Нахмурился, заметив, что за столом не все.
— А где Мавка?
— Она в комнате осталась, — подала голос Галина. Ей и мулатке, хозяйка выделила пустующую комнату, оставшуюся от дочери, с полгода назад вышедшей замуж.
— Позови ее, — сказал Ковальчук, — что не ест со всеми? Скоро уходить будем, ее ждать не будем — будет целый день голодной бегать.
Галя кивнула и, встав из-за стола, вышла из комнаты.
— Не к добру тут эта чернавка, — тихо сказал Василь Лесю, — не нравится она мне.
— Немцы навязали, — поморщился Лесь, — и польза от нее есть, стрелять умеет получше многих хлопцев. А нам сейчас каждый боец на счету. И без нее есть о чем беспокоиться.
— Через границу не пойдешь? — почти утвердительно сказал Василь.
— Нет, — усмехнулся Ковальчук, — тут еще есть чем заняться. Вон к северу еще с пяток деревень в колхозы загнали, милиционеров пришлых набрали — чего бы не заглянуть?
— Опасно, — покачал головой Василь, — сейчас комиссары злые будут, людей нагонят отовсюду. Обложат как волка.
— Лучше умереть волком, чем жить собакой, — упрямо ответил Ковальчук.
Василь покачал головой, но промолчал, залпом выпив рюмку с первачом.
Выйдя из комнаты, Галина прошла по коридору и остановилась перед дверью из потемневшего от времени дерева.
— Челита? — негромко спросила она, — Ковальчук зовет, выходи.
Не дождавшись ответа, девушка толкнула дверь и вошла внутрь, зажмурившись от яркого света, ударившего в глаза. Плотно прикрытые ставни не пропускали дневной свет и в полумраке особенно ярко горели свечи на небольшой полке в дальнем углу комнаты. Раньше здесь, видимо, была божница, однако ночью, укладываясь спать, Галина не заметила иконы. Сейчас полка точно не пустовала — чадящие черные свечи освещали большую икону Богоматери с младенцем на руках. Галине бросилась в глаза необычайно темная кожа Мадонны и младенца — даже более темная, чем у мулатки. Через левую щеку Девы тянулись длинные шрамы.
Челита не сразу заметила Гали — преклонив колени перед иконой, она молилась на незнакомом языке. Украинку охватил неприятный озноб: словно и не было за окном солнечного дня, не простирались там леса родной Галичины. В мерцании свечей перед черной иконой, в бормотании Челиты, в скользящих по углам уродливых тенях, чувствовалось нечто полное скрытой, неведомой угрозы.
— Челита, ты слышишь меня? — повторила девушка, когда бормотание прекратилось.
Мулатка медленно, словно нехотя, развернулась всем телом и посмотрела на Галину.
— Извини, что не ответила сразу, — вкрадчиво ответила Челита, — но ты же понимаешь…
— Да, конечно, — кивнула девушка, — помолиться, никогда не помешает. В фольварке икону взяла, — Галина вспомнила «доску», которую выносила «Мавпа».
— Да, — сказала Челита, — прятали ее от Советов, под всяким хламом, а я вот нашла.
— Это ведь Ченстоховская икона, верно? — Галина подошла ближе, — Черная Мадонна?
— Список с той иконы, что в монастыре на Ясной горе, — кивнула мулатка, — не знаю, как он к тому ляху попал. У меня на родине ее тоже почитают, правда, зовут по-другому.
— Правда? — невольно заинтересовалась Галина, — а как?
Впервые Челита заговорила о местах, откуда была родом.
— Эрзули Дантор, — с благоговением произнесла черная девушка, — сестра Эрзули Фреды, богини любви. Ее сестра — белая, ветреная и беззаботная, ее призывают влюбленные и поэты. Эрзули Дантор — черная, воинственная и жестокая, покрытая шрамами от ударов кинжалом. Она призывает к восстанию и крови, наставляет хунганов и мамбо в колдовстве вуду.
При этих словах Челита вскинула голову и Галина невольно отшатнулась — ей показалось, что глаза мулатки блеснули зеленым светом, как у кошки.
— С самого начала она с Гаити, — размеренно говорила Челита, — с тех пор как в Каймановом лесу, мамбо Марине принесла черного борова в жертву Эрзули Дантор. И черные поднялись, вырезая хозяев и
