— На, покури и расслабься.
Приподнимая правую бровь, смотрю на девушку.
— У тебя такое лицо опустошенное. У Томаса было такое же первый раз. Сильно промыли мозг?
Киваю.
— Оно всегда так. Потом будет легче. Это всё же намного лояльней, чем поступали бы с тобой в психушке.
Следующий вопрос у меня вырывается сам:
— А ты была там?
Какого же мое удивление, когда Тереза кивает. Взгляд её ничего не выражает, девушка лишь вытирает остатки макияжа под красными от слез глазами.
— Когда-то приезжала навестить Томаса, пока его сюда не перевели.
Я давлюсь сигаретным дымом. Смотрю в сторону двери, за которой находится мой сосед. Меня настораживает тишина.
— Я говорила с ним, как только ты ушел. Он попросил оставить его. И пообещал ничего с собой не делать.
— Ты ему поверила? — я выкидываю фильтр в окно и беру новую сигарету.
— Нет. Я совершенно не знаю, что от него ожидать. Всегда не знала. Сначала он смеется, а потом мы находим его в невменяемом состоянии. Сначала он отбивается от Минхо. А потом сам идет к нему.
Тереза сжимает руки коленями, горбится, отчего кажется совсем маленькой и хрупкой. Я хочу спросить у неё о Томасе. Но она сама начинает говорить:
— Он пришел к нам весной. Где-то в марте или в апреле месяце. А до этого два месяца он провел в лечебнице. Мы познакомились на групповых занятиях для наркоманов. Неудивительно, — девушка горько усмехается. — Он тогда еще держался. Был веселым, непринужденно болтал со всеми, постоянно улыбался. Мы сразу подружились. А потом его мама попала в больницу. И я видела, как мой лучший друг, человек, ставший для меня всем за несколько недель, просто едет с катушек.
Я докуриваю, и Тереза закрывает окно. Не потому, что ей холодно. Просто, чтобы сделать паузу в своем рассказе, немного перевести дух. И, будто собравшись с силами, она продолжает:
— Томасу сначала поставили биполярное расстройство. Потом шизофрению. Все эти диагнозы были ошибочными. В итоге в графе «болезнь» вывели простое «наркозависимость». И отправили сюда. Сначала я не могла понять, что связывает Томаса и Минхо. С первого же дня они начали общаться. Минхо старше нас на год. Сначала я думала, что Томаса привлекло именно это. И то, что именно этот чертов азиат не наркоман.
Заметив мое удивление, Тереза, грустно улыбнувшись, продолжает:
— Многие сюда попали лишь потому, что надоели своим родителям. Минхо достал предков. Постоянно крутился с девушками, но спал лишь с парнями. Ни отец, ни мать не готовы были терпеть в семье гея. А потому решили отправить сыночка сюда. А сыночек не растерялся. Стоило прийти в колледж Томасу, как уже на пятый день их знакомства я…
Я не хочу знать этого. Хочется закрыть уши. Но я лишь забираюсь с ногами на подоконник и слушаю.
— На пятый день я застала их в комнате Томаса. Просто зашла занести ему книгу. А они там… да даже не сексом занимались! Чистое насилие. Иначе я не могла подумать! Наручники, кляп во рту… Я сразу поняла, что Том под кайфом. Возможно, он начал употреблять, когда узнал, что у его мамы рак. Может, когда его…
Я затыкаю уши руками, но все равно слышу:
— Может, когда его изнасиловали, — Тереза вытирает слезы. — Я думала, что у него появится отвращение к сексу. Пока не прочитала в личном деле, что у него сатириа́зис. Так называемая мужская нимфомания. После этого я не удивляюсь, когда вижу Томаса с Галли. Я вообще больше ничему не удивляюсь. После того, как Тома вызывают к директору, он, придя в комнату, закрывается на три дня. Мы нашли его с изрезанными руками. Пришлось выбивать двери. Откачивать. Звонить в мед.корпус. Конечно, досталось всем, кто был хоть как-то причастен к случившемуся. Любое происшествие в стенах колледжа не должны выходить во вне. Тут не редкость самоубийства. Поэтому за всеми, кто обладает суицидальными наклонностями, следят. А тут… тут почти каждый второй такой.
Я скорее по привычке задираю рукава кофты и тру запястья, испещренные тонкими линиями шрамов.
— Ты тоже. Я это поняла сразу. Наркоман, суицидник…
Я резко перебиваю Терезу:
— Я хочу бросить.
Ловлю на себе удивленный взгляд.
— На сколько же сильно тебе промыли мозг?
Я мотаю головой.
— Я считал до сегодняшнего дня, что я независим. Но сейчас я чувствую потребность хоть в какой-то дозе. Кокаин, ЛСД, да хоть чертов героин, с которого потом не соскочишь! Мне нужно хоть что-то. И… — я теряю мысль. Она ускользает от меня. Замолкаю. Думаю. В голове опять пустота.
— Знаешь, у меня была подруга. Именно из-за неё я стала такой. Стала… наркоманкой. Её и мои родители друзья с подростковых лет. Свадьбы в один день. Разводы тоже. И с подругой мы родились в один месяц. Вот только были полными противоположностями. Она светленькая, миниатюрная, и я со своей копной темных волос и немаленьким ростом. И характеры разные. Я пережила развод родителей. Она нет.
Чувствую, как сердце пропускает удар. А потом начинает колотиться, как бешеное.
— Я не смогла появиться на её похоронах. Её хоронили в закрытом гробу. Мне сказали так её одноклассники. Я просто не смогла видеть её переломанное тело.
Соня. Так вот, кто ты, та самая подруга, о которой говорила Соня. «Она самая лучшая. Мы как сестры. И она всегда спасет меня».
— Я её не спасла.
— Я тоже её не спас, — усмехаюсь, опуская голову. — Соня, да?
— Да.
***
Передо мной лежит две стопки подписанных ровным почерком тетрадок. Я сам не узнаю свой же почерк. Маленькие, аккуратные буквы. На тетрадках в одной стороне написано «Ньют Коннорс», на других «Томас Флетчер». Я не спал всю ночь, просто не мог заснуть после разговора с Терезой. Не нашел себе занятия лучше, чем заполнение тетрадей. Фамилию Томаса я напрямую спросил у Терезы.
Девушка просто ответила, не спросив даже, зачем мне.
И вот, после бессонной ночи я сижу и пью до ужаса крепкий кофе. Четыре ложки черных молотых зерен. Ложка сахара. Пришедший аж в шесть утра Арис просит меня поесть. Говорит, что сейчас сходит в столовую и попросит что-нибудь. Отказываюсь. И делаю то, чего не хочу. Встаю и иду разбирать вещи. Может хоть это муторное занятие отвлечет меня до прихода Терезы.
В пять утра я пробовал дозваться Томаса. Получив в ответ лишь тихое «съебись», немного успокоился. Хотя бы жив. Уже хорошо.
Я иду в комнату, Арис остается
