С каждым днем мрачнел Василь, а Настенька будто и не замечала. Так же встретит его у дверей, голову склонив, сапоги снять поможет, полотенце подаст чтоб руки утер, да на стол накроет. Не выдержал он как-то, скинул на пол тарелку с похлебкой да блюдо с пирогами:
- Опостылело все! Думаешь пироги мне нужны? Шиш! Ты мне нужна, а не вот это, - поднялся Василь, лавку пнул, занавеску с окна сорвал в сердцах. – Плетешь, плетешь, целыми днями, как паучиха. Лучше бы мужу улыбнулась, да приветила, слово ласковое сказала бы. Я к тебе и так и эдак, а все не хорош. Как ко псу цепному ко мне относишься. Миску подашь, потому что так должно, за ухом сподобишься почесать, а я и рад уже.
Подошел он к ней, к стене припер, двинуться не дает:
- Молчишь? Сказать-то тебе и нечего.
Впился в губы ее поцелуем неистовым, рукою шею сдавил. Застонала Настенька от боли.
- Так? Вот как тебе нравится? А я осторожничаю, берегу тебя как ценность, а ты как девка подзаборная к грубости привыкла? Он тоже так делал? А вот так? - перестал душить ее Василь, сжал грудь ее крепко, другой рукой сарафан задрал, по бедру шарит. – Чем он лучше меня, раз все забыть его не можешь? Говорила мать, счастья с тобой не будет. Не верил ей, дурак. Женился, с ребенком принял, грех прикрыл. Не дергайся, - коленом ноги ее раздвинул. – Я муж твой, а ты жена моя. Свое беру.
Слезы текли по щекам Насти, пыталась оттолкнуть мужа, да вдруг ахнула, побледнела, за живот схватилась:
- Дитя! – выдохнула и обмякла.
Испугался Василь, одумался, словно морок сошел, подхватил жену, к лавке отнес, устроил на руках своих, обнимает, баюкает:
- Прости, любовь моя. Погорячился, - целует ее в волосы, успокаивает.
С того дня заболела Настенька. Белая стала совсем, в лице ни кровинки. Ходит по избе, за стеночку держится, то согнется вдруг и живот обнимает, от боли губы кусая.
Аглая, которая раньше придраться ни к чему не могла, теперь зачастила в гости. Не чтоб помочь, чтоб укорить. То пол не подметен, то еда не приготовлена, то паутина в углах.
При Василе молчала, только головой качала, боялась, что сын оборвет ее, как уже не раз делал. А вот без Василя высказывала:
- Какому мужику жена хворая нужна? Болеешь – перетерпи. Прибери дом, да есть приготовь. Ох, жалеет тебя Василь! За что такое счастье тебе досталось? Я дитя носила, в поле и косила и жала, и Василя там же рожала. Родила - и дальше жать пошла.
Сына же к себе зазывала под любыми предлогами, а там дочка соседская Парашка уже крутилась. И Аглая девку эту нахваливала, как могла. И печет вкусно, и по хозяйству ей помогает, и здоровая, крепкая. Василь на Парашку и не смотрел. А когда мать особо надоедала, не сдерживался:
- Хороша Парашка, не спорю, да такой хозяюшки как моя жена на всем белом свете не сыскать.
Придумала Аглая тогда хитрость:
- Тяжело сейчас нашей Настеньке управляться, бедная она, болезная. Пусть Парашка ей помогает, а Настя поучит ее кружева плести. Мастерица она знатная, а девочке умение такое в жизни пригодится.
Не разгадал Василь дурного замысла, подумал, что Настеньке с помощницей будет полегче. Парашка – девица проворная, к работе привыкшая. Да и на Василя она не смотрела совсем, дичилась его, все спрятаться старалась. Не должна Настя ревновать. Не к чему. Для Василя только она одна и существовала. Да даже если б и приревновала, ему бы приятно было, знать, не безразличен он своей холодной жене.
=5=
Не сам принял решение Василь, с Настей посоветовался, и теперь Парашка с утра и почти до захода солнца в их доме дневала. Шустрая оказалась девчонка. Кует во дворе Василь, да невольно и залюбуется, как споро и ладно у нее дело получается. И корову подоит, и в стадо отгонит, и конюшню почистит, и воды с речки принесет. В избе подметет, половички вытрусит, Настеньке и блины завести поможет, и пироги напечь, и белье постирает, и развесит. Говорит, отдыхай-отдыхай, голубушка, мне не в тягость. Поладила Парашка с молодой хозяйкой. Зайдет Василь в дом, видит - разговаривают девушки, смеются. А запоет Парашка – заслушаешься. Голос звонкий, чистый, ручьем журчит, то грустью, то радостью переливается.
Только вот кружева у Парашки совсем не получались, нитки перепутает, коклюшки из рук валятся. Как ей только Настя ни объясняла, как ни показывала – все зря!
Вот уж август настал. Совсем тяжело стало Насте ходить. Все за поясницу держится, то охает, то отдышаться не может. Василь не позволял ей даже за ворота показываться, боялся за нее, вдруг рожать надумает. Уже и колыбельку смастерил. Похвалила его Настя за работу, по щеке погладила, улыбнулась. Поймал он ее ладонь, к губам своим прижал, да как в лицо жене взглянул, так и отпустил руку, развернулся, понурился и на улицу вышел. Парашка видела все, лишь головой сокрушенно покачала.
На следующий день, как только сошла роса, собрался Василь на жатву, и Парашка за ним увязалась. Размахивала полевиком с молоком и узелком с пирогами, что Настя им на обед дала, да болтала без умолку, но увидев, что Василю не до ее пустых разговоров, замолчала. Задумчив был Василь. Парашка чувствовала в чем дело, но вопросов задавать не стала. Глупости болтать – одно, а в душу лезть человеку – совсем другое. Помочь хотела ему девушка, да слов подобрать не могла. Что ни скажи, все не то будет.
Молоко да пироги оставила Парашка в тенечке в рощице, что близ поля росла, а сама, поздоровавшись с жницами, подвязала сарафан, чтоб не мешался, открыв загорелые икры, взяла серп, да принялась жать. Ловил себя Василь на том, что нет-нет, да и взглянет, как Парашка управляется, как плавно ее руки движутся, как отдышавшись, пот со лба утирает, как при этом грудь ее колышется.
Как умаялись селяне, отдохнуть да пообедать в рощицу отправились. Сели Василь с Парашей под деревом на траву мягкую, развязала девушка узелок, потянулась рукой к пирогу да нечаянно с пальцами Василя соприкоснулась. Накрыл он ее ладонь своей. Зарделись щеки Парашки, затрепетали стыдливо ресницы, но руки не отняла она.
- Красивая ты, Прасковья! Как я раньше не замечал?
Удивился Василь, вроде на виду все время была соседская девчонка, росли вместе, да не видел какова она. Только сейчас разглядел, что в глазах, темных, как спелые сливы, сверкает озорной огонек, как вздернут носик ее задорно,
