считать до десяти.
Доверчивый юноша принял слова за шутку, подошел и пожал Никите руку, как старому другу.
— А ты умеешь? — спросил тот Аркадия…
В квартире Чугуновых было так богато, что приходящая домработница мыла полы махровым полотенцем и вытирала пыль шелковыми платочками. Сын же Трофим — младший брат Победы, — несмотря на богатство, удерживался в черном теле и с трудом существовал на карманные деньги, потому что Василий Панкратьевич хоть и был первым секретарем, хоть и ездил по фабрикам да заводам, хоть и говорил там громко пустые фразы за большие деньги, но еще помнил себя маленьким отчетливо, помнил юным тружеником и помнил, как труд ему в жизни помог стать большим и бесполезным человеком.
Раньше, проводя детство с футбольным мячом, Трофим не чувствовал душой и телом финансового гнета. На откупную пачку сигарет для старшеклассников, ежедневное мороженое и каникулярные набеги в кино хватало, об остальном же молодая его головушка не кручинилась, другими прихотями не мучилась. И жил юнец под родительским крылом, не напрягаясь, жил не тужил, жизнь прожигал, пока первого сентября в девятом классе судьба не свела его за одной партой с второгодницей Ксенией по кличке Сени, потому что разные хулиганы везде, где только можно, подтирали буквы ее имени, как они же делают это в электричках, превращая надпись на стекле «НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ» в «НЕ П…ИС…О…ТЬСЯ».
Трофим, разумеется, ходил в ту же престижную школу, что и Победа, с тем же наклоном и тем же апломбом перед средними школами, а второгоднице Сени, конечно, не было в ней места, но ее папа Семен Митрофанович Четвертованный — почетный шахтер города Донецка, никогда, впрочем, не навещавший родину своего почета, — полюбил эту школу крепче дочери, часто ходил болтать с завучем и говорил, будто не беда, что Сени плохо зубрит английский, зато он почетный шахтер и знает два португальских. Родители нравились завучу больше учеников, поэтому он им безоговорочно верил.
Второгодница Сени уже первого сентября от скуки решила совратить юного Трофима и стала смотреть на него так, будто неопытный Трофим ей в сыновья годится для полового воспитания, распаляя у ребенка нездоровый интерес к ласке. Часто склоняла она голову над вариантом соседа, прикрываясь врожденной дальнозоркостью и поиском ошибок, а юный Трофим думал из полуобморочного состояния: «Вот бы зарыться носом в ее волосы и забыть про уроки». Часто рука Трофима, невольно соскользнув с парты, падала прямо на колено Сени, и колено каким-то невероятным образом гладило его руку, так что ладони становилось щекотно. Часто Сени подсказывала Трофиму, что знала, залезая прямо в ухо ворочающимся языком, после чего отчаявшийся юноша убегал в туалет и гасил страсть пионерским способом. Таким образом, Сени вела себя разнузданно, как последняя б… и первая с.
Наконец, весной, когда на больших переменах пионеры стали брать их в хоровод и напевать: «Жених и невеста, тили-тили-тесто», — она решила, что фрукт дозрел и склонен к падению в кусты, и сказала юному Трофиму:
— У меня очень жадный отец, все время бубнит: не по средствам живешь, дочка, — и денег дает на завтрак и на два автобусных билета. Может, мне написать жителям города Донецка и пожаловаться на папу?
Юный Трофим ничего не ответил, носом копаясь в задаче.
— А может, пойдем, попрыгаем завтра? — допытывалась соблазнительница и второгодница. — Только не в нашей дискотеке. Мне местные дураки осточертели: затащат в угол, обслюнявят всю, облапают, вот так вот. Но я знаю одну площадку, где меня не знают, но там входные билеты дорого стоят, но ты попроси у родителей, скажи им: «Дайте денег — я влюбился», — и тебе дадут.
— В кого же? — спросил Трофим.
— Ну в меня ты влюбился! Признайся честно. Или у тебя похоть? Поиграл и бросил бедную Лизу.
Юный Трофим стоически промолчал, повторяя в уме моральный кодекс строителя коммунизма из учебника «Обществоведение».
— Хочешь, я тебя тоже полюблю на время? — доставала Сени.
— На время каникул, что ли? — не понял Трофим. — Но меня же увезут на дачу.
— Ах так! — обиделась красавица. — Ты знаешь Никиту из «Молочного»?
— Десятое яйцо, что ли? — спросил Трофим. — Знаю, конечно, он — друг Ленькин. От шпаны спасает.
— Вот у Десятого яйца всегда на меня есть деньги.
— Так он же работает за зарплату, а я уроки учу даром!
Но Сени молчала, обиженно дергая носом…
«Ладно, — подумал Трофим, — загоню кому-нибудь альбом с марками».
Но из «загнать» ничего путного не вышло. Сверстники за альбом ломаного гроша пожалели, а пионеры брали лишь в натуральный обмен: на значки, фантики и рогатки.
Трофим просто опешил от такой конъюнктуры школьного рынка.
Домой он пошел, как убитый горем, на кровать прилег, как смертельно больной, а в учебник посмотрел, как двоечник. Когда пришла Победа и спросила:
— Ты чего на моей кровати валяешься? — то брат ответил:
— Я теперь здесь жить буду: мне необходима смена обстановки.
— А я где буду жить? — спросила Победа. — В коридоре? На половике кошкином?
— Живи где хочешь, — ответил Трофим. — А лучше дай мне денег — я влюбился.
— Отстань, я сама влюбилась и жажду тратить, — сказала Победа, сбрасывая безропотного брата на пол.
— Обманываешь ты меня, потому что денег жалко, а я, говорят, правда влюбился.
Победа вытащила из-под подушки паспорт Аркадия и сказала:
— А вот это видел!
Трофим полистал без интереса, как таможенник:
— На бразильского футболиста он похож. Только зачем тебе его паспорт?
— Целей будет до загса, — ответила Победа.
— А друг Леня как же? — спросил Трофим.
— А друг Леня — дурак недоделанный! — ответила Победа.
— Может, и дурак, — согласился Трофим. — Он не признается. Но ведь любит. Он же гладил тебя, как кошку.
— Меня все любят, — сказала Победа, — даже учительница трудового воспитания.
— Ты не знаешь, что делают два молодых человека, если у одного полные штаны радости, а у другой — полная юбка? — спросил Трофим.
— Знаю, — ответила Победа.
— И я знаю: мне Сени рассказала с подробностями… А потом что?
— Ты держись от этой Сени подальше, — сказала Победа. — Она трусы «неделька» носит по полгода.
Трофим сказал:
— Я в женских трусах ничего не понимаю, — и пошел к родителям.
Мать уже легла в постель и глаза закрыла:
— Я очень устала на прогулке и просто не дойду в коридор за сумкой, в которой кошелек, в котором деньги, которые я пересчитаю и все равно не дам, потому что сама трачу больше, чем муж зарабатывает.
Василий же Панкратьевич стоял перед зеркалом и стриг ножницами волосы в носу. В чрезвычайной субсидии он тоже отказал:
— Самому не хватает.
— Очень любишь ты себя, папа, — сказал Трофим, — потому и не хватает.
— А чего мне себя ненавидеть? — спросил отец. — Чего я себе плохого сделал? — спросил он еще. — Вот я в твои годы уже… — и дальше последовала длинная история про то, что Василий Панкратьевич в годы сына уже, а сын в те же годы еще, то есть он вроде бы и так же, но, когда надо, не хватает «так же» и получается не то, что надо…
Под конец нотации Трофим забыл, что его привело к отцу. Только утром вспомнил и совсем
