Гермес внимательно разглядывает гипс и аккуратно втыкает в него трость. Гипс разваливается на две половины, обнажая худую жёлтую конечность.
– Так лучше?
Георгий осторожно встаёт, делает шаг. Топает больной ногой.
– Невозможно...
– Медицину я тоже воплощаю. Иногда.
Старик с надеждой вглядывается в молодое лицо.
– Вы поможете мне?
– Строго говоря, это не в моих интересах. Но приключение обещает быть неплохим.
Божественный обманщик распахивает окно. Ветер, словно освобождённый из плена, врывается в палату. Летит на пол стакан, порхают обрывки бумаг; занавески отплясывают самбу.
– Вперёд, хранитель!
***
Первый час ночи, но забегаловка открыта: жёлтый свет выплёскивается из дверей. Слышно стеклянное звяканье и чьи-то голоса, грубому хриплому баритону вторит надтреснутый тенорок.
Стёпка пнул дверь и ввалился внутрь.
Грузная буфетчица в красном нейлоновом фартуке воткнула тесак в разделочную доску и, казалось, уснула с открытыми глазами. Рот её удивлённо приоткрылся, в глазах отражалась луна.
За столиком в углу - двое. Одного Степан узнал: давешний козлоногий с Лесной улицы. Второй - ражий детина с огненной гривой и шрамом во всю щёку.
Киреев плюхнулся на скамейку. Слишком много для одного участкового с трехмесячным стажем. Слишком много для кого угодно.
– А мне пофиг, понял? - выкрикнул он в пространство.
– Понял, - согласился здоровяк, а козлоногий открыл для Степана пивную бутылку.
– Ваше здоровье, - сказал Стёпка, и оба нелюдя кивнули.
Полная женщина у окна неторопливо постукивала спицами, струился с колен полосатый шарф. Участковый мимолётно удивился: казалось, ещё мгновение назад на этом месте никого не было. Перехватив его взгляд, женщина улыбнулась, показав ямочки на пухлых щеках.
Глаза у неё сияли синим.
– И ты гляди, на вид мелконькие людишки, мяконькие, а не даются. Сначала в глаз, а потом вместе за чарки, - продолжал разговор детина. - Вот как раньше было: два близнеца, и уже свара; два наследника - и целая война.
– Верно, - поддакнул козлоногий.
– И за собой замечаю: в полную силу бить неохота, что за ерунда. Бывало, с одного удара троих укладывал, и не поймешь, где чьи руки-ноги. А эти, и ведь тощенькие такие все, недомерки...
– Это ты уже говорил.
– И ещё скажу, - взревел детина и гулко заглотил пиво. - Или возьми, например, Артемиду...
Мохнатый бок коснулся Стёпкиной ноги, и рыжий спаниель уселся возле стола, улыбаясь во всю пасть. Сверху посыпались искры: в пыльном абажуре под потолком ворочался огненный шар, выстреливая в стороны дымными протуберанцами.
– А Велес, слышал, шубы оживляет. Это они шкуры носят - шубы, а он их обратно... оживляет. Велес.
Рыжий опускает кулак на стол: Стёпка задумчиво смотрит на трещину, пробежавшую по столешнице.
Стройный мужчина, похожий на танцора-жиголо шепчет на ухо толстушке. Киреев уже не удивляется: кажется, персонажи забегаловки появляются и исчезают сами по себе.
– Куда всё катится, - грохочет рыжий. - Ни тебе хорошей драки, ни тебе хорошей выпивки... И ни одной женщины: сплошные амазонки и валькирии.
– Ну, женщины-то очень даже ничего, - ухмыляется сатир.
Дверь распахивается. Гротескные посетители застывают, удивлённые, что кому-то пришло в голову войти, а не возникнуть.
На пороге старик со Стёпкиного участка - Георгий Ильич, 82 года, двухэтажный домик, внучатая племянница с мужем и ребёнком... но позвольте, он, кажется, сломал ногу?
– Где моя книга?
Шёпот раскатывается по углам, шуршит в складках пыльного времени и возвращается тенями.
– Где моя книга? - потерянно спрашивает старик и опускается на скамью возле Стёпки. Клок седых волос почти касается липкого стола. - Я не смог её найти... зачем она её... мусор убрали, свалка...
Он едва не плачет.
Звякают костяные спицы. Синеглазая женщина склоняется над стариком, пухлая ладонь гладит седую голову, точно он - глупый мальчишка с разбитой коленкой.
– А ты просто позови её.
– Позвать? - старик тщетно пытается вникнуть в смысл слова.
– Это ведь твоя книга. Она должна тебя услышать, - толстушка улыбается, синева брызжет из-под ресниц.
– Я не умею.
– А ты вот так...
Она оглаживает ладонями стол, и из растрескавшейся столешницы лезут гибкие побеги, набухают и разворачиваются почки. В забегаловке терпко пахнет юной листвой.
– Понимаешь? Просто скажи ей, что она тебе нужна.
Лицо старика начинает светиться изнутри, словно в глазах загорается по свече. Узловатые ладони складываются ковшиком, и Стёпка наяву видит, как ковшик этот наполняется чистым сиянием.
Рыжий детина поднимает кулак - треснуть по столу, но переглядывается с сатиром и опускает руку.
– Ну чего ж. Значит всё. Погостили.
Свет выплёскивается из стариковских пальцев, встаёт от пола до потолка сияющим зеркалом.
– Прошу, - швейцаром выгибается жиголо. Сатир допивает пиво, сбрасывает штаны и первым ныряет в зазеркалье. За ним движется здоровяк: вокруг устрашающего топора вьётся огненный шар.
Перед Стёпкиными глазами проходят люди и нелюди: и громадные, и крошечные, и одноглазые, и одноногие, и сторукие, и зверолицые, и крылатые, и бесформенные, и надмирные, и земные, и хтонические, и реальные, и выдуманные, и красивые, и уродливые...
– Мяу, малыш.
Сухая фигура, узкие пальцы на его плече. Улыбается кошачья морда.
– Ещё встретимся.
Последней уходит синеглазая толстушка, забыв на столе костяные спицы. Зеркало гаснет, растворяясь в тонком запахе новорождённой листвы.
Посреди забегаловки остаётся лишь растерянный старик со слезящимися глазами и пыльным гроссбухом в руках. Очнувшаяся буфетчица остервенело режет колбасу.
***
Утро разгоняет по углам ночные тени. Одна за другой гаснут свечи.
– И чего же хочет мой верный хранитель, спасший книгу?
Чего он хочет? Когда-то он уже ошибся, отвечая на этот вопрос. Так чего теперь желать одинокому больному старику?
