Наталья Егорова
Инцидент в Макошине
Безмятежны и упоительны вечера в Макошине! Горбатые улочки выгибают шершавые спины, ленивое солнце валится за облупленные крыши, напоследок щедро плеснув меди в окна, и кажется, вот-вот уютно замурлычет сам городок.
Прогремит по колдобинам усталый автобус из столицы, зальётся визгливым брехом пёс в подворотне, и снова в Макошине тихо.
Георгий зажмурился на вечернем солнце и даже потянулся, как старый тощий кот. Хорошо... только колени ноют к дождю, надо бы подняться на второй этаж, закрыть окно. Не ровен час, ветер ударит в створку, не оберешься хлопот вставлять новое стекло.
Но вначале дойти до магазина, купить мягкую булку, молока, да вот еще маленькая стариковская слабость - мармелад дольками. Услада одиноких вечеров.
Улица вильнула мимо дощатого забора, неспешно втекла в шоссейку и там растворилась, плеснув напоследок асфальтовой волной у подножия макошинского супермаркета. За широкими стёклами, как в аквариуме, двигались безмолвные тени. Муравьиной тропой разбегались от крыльца навьюченные хрустящими пакетами человечки: к маленьким иллюминаторам телевизоров, к вечному копошению в каждодневных заботах.
Георгий дождался зелёного света, торопливо зашаркал через дорогу. Сейчас вернуться домой, затеплить жёлтую лампу и устроиться на диванчике у окна - с каким-нибудь из нынешних писателей, все равно: с кичащимся эпатажной небрежностью юнцом или с умудрённым годами классиком, прячущим за категоричностью боязнь перемен. И складывать, прихлёбывая чай, чужие слова в неторопливые мысли.
Откуда он вывернулся, этот мальчишка на скейтборде - асфальтовый серфингист, оседлавший волну тротуара? И вроде бы, не толкнул, не задел; только сердце подпрыгнуло от неожиданности, и, неловко шагнув в сторону, оступившись в жёлоб водостока, Георгий рухнул на дорогу.
Вначале он лишь подосадовал на собственную немощность. Отчего-то странно подвернулась нога, и скользила по растрескавшемуся асфальту палка, никак было не опереться. Что-то нервно спрашивал женский голос, и толстый голубь глядел выпуклым глазом на барахтающегося старика.
А потом накрыло болью, и вечернее солнце придвинулось к самому лицу.
***
С чего мне начать эту дивную историю? Как школьник перед чистой тетрадью: хочется выписать первую красивую букву и боязно испачкать лист.
Но разве у меня были чистые тетради? Мальчик, взятый в услужение, из прихоти выученный грамоте, я писал прутиком в пыли, углем на досках старого сарая. Тетради у моих нынешних внуков, которые и не внуки мне вовсе...
Зачем именно теперь мне хочется рассказать обо всем? Безликая ли пустота больничной палаты тревожит меня, заставляя прятаться за листами тетради, как многие годы прятался я за стенами одиноких домов. Или унизительная беспомощность да хмурые взгляды здешних сестёр милосердия.
Милосердия, что пахнет горелой кашей и кислой старостью.
Так с чего начать? Право, не знаю. Да и не все ли равно? Начну, пожалуй, прямо с книги.
Она нашла меня в хозяйской библиотеке, выпала к самым ногам, бесстыдно развернувшись на середине. Словно позволяя, нет - требуя взять её, украсть, укрыть от чужих глаз. Отчего-то я не могу вспомнить, как она выглядела в тот день. Был ли это толстый том, переплетённый в кожу, или сшитые грубыми нитками листы, или хрупкий свиток... проклятая память подводит меня, и, боюсь, не только из-за старости. Смутно помню, что книга не единожды меняла обличье, пока не остановилась на нынешнем непритязательном виде.
Толстая тетрадь в картонном переплёте.
Пустые пожелтевшие страницы.
И надпись на обложке - всё та же, что и столетие назад. Чернильные буквы почти стёрлись, различимо лишь несколько штрихов: 'весь' и на другой строке 'сил'.
Весь сил. Что за чудная надпись! Долгими ночами я пытался проникнуть в суть её, она виделась мне в очертаниях облаков, в свивающихся языках огня. Весь сил... и ни строчки внутри. Лишь ощущение тайной силы.
Весь - что? реестр, список? Сонм? Весь сонм сил - сплошное шипение закипающей воды. Или 'весь' - это пространство? Города и веси, да.
Во сне чернильный отпечаток насмешливо шипел мне в лицо: 'Вес-сь с-сил', и я просыпался с чувством, что чуть-чуть не поймал разгадку. И сидел с книгой в руках, находя пальцами мельчайшие трещинки корешка, гладя бархатистые страницы. Вспоминая ту, что сделала меня хранителем.
Она пришла в первый же вечер.
Я зову ее госпожа. Хотя вернее стало бы - богиня.
***
Раечка порхала по дому ангелом деятельности. Быть может, её немного подстёгивало чувство вины: надо бы почаще заходить к старику; хоть ей Георгий Ильич и седьмая вода на киселе, а всё родственник. Тем более, что не брюзга. Да и к Ванюшке хорошо относится, пускает рыться в книжных шкафах, на каждый праздник по книжке дарит, и всё дорогие - энциклопедии всякие с картинками. Лучше бы, правда, ботинки или игру вон Ванька просит, электронную, но чего уж дарёному коню в зубы смотреть. Опять же домик двухэтажный, хоть и маленький, а дедушке уж за восемьдесят...
Раечка устыдилась меркантильных мыслей, и с удвоенной энергией заработала тряпкой.
Ей, в общем, упрекнуть себя не за что. Помогает старику, как может: то в доме приберёт, то продуктов купит. А что не больно часто заходит, так ведь работа, дела... И вот нате вам, угодил дедуля с больницу с переломом.
Ну, самое время как следует прибраться в запущенном фамильном гнезде.
Дом так чист, что едва не скрипит. Изумлённо смотрят на улицу в кои-то веки отмытые окна, занавески испуганно шарахаются от пылесоса, а по комнатам безнаказанно гуляют сквозняки.
Женщина в цветастом халате перебирает книги. Пальцы пиявками вцепляются в корешки, пухлые губы складываются в куриную гузку: пуф-ф-ф! взлетает облачко пыли. Костяшками домино валятся коленкоровые кирпичики.
Какой беспорядок! Ох, уж эти старики. Всё вперемешку: и Толстой, и подшивки 'Нового мира', которым едва не полсотни лет стукнуло - того гляди, на ять наткнешься; и новомодные томики с шизофреничными картинками на обложках, и... о, а это что еще?
Мохнатый розовый тапочек нетерпеливо притопывает. Из ниши за полками - тайник? - извлекается дряхлый портфель, современник первомайских демонстраций и колбасы за два-двадцать. Нет-нет, ее не интересуют 'гробовые'... ну разве только прикинуть сумму, просто, чтобы знать, он ведь так стар... и потом, кто сказал, что это деньги. Может быть, старые фотографии... или эту дерматиновую рухлядь просто сунули в дальний угол и позабыли.
