из чего следует, что он и сам являлся частично половцем, правнуком хана Аепы. Киевский же соправитель Святослава князь Рюрик Ростиславович был женат на дочери Беглюка, сестре хана Гзака (запомним на всякий случай этот любопытный факт, он нам может впоследствии пригодиться!). Глава Черниговского дома Олег Святославович в свою очередь был женат на дочери половецкого хана Осолука, матери Святослава Северского (так что Игорь и по этой линии оказывается внуком половчанки и правнуком хана Осолука).
Владимир Мономах знал половецкий язык, мачехой его была половчанка. Андрей Боголюбский — сын Юрия Долгорукого и половчанки, дочери хана Аепы прабабушки Александра Невского, правнука Юрия Долгорукого.
Любопытно в этом вопросе ещё и то, что, по замечанию Андрея Никитина, «как ни мало мы знаем о половцах, их жизни и обычаях, мы не можем не видеть, что и сами они в своих контактах и симпатиях отдают явное предпочтение христианским народам. На половчанке — дочери Атрака, сестре Кончака и внучке Шарукана, — женился грузинский царь Давид Строитель, хотя придворная грузинская традиция строго соблюдала выбор царицы исключительно из круга христианских народов. Вместе с родственниками жены Давид пригласил для защиты Грузии от тюрок-мусульман около сорока пяти тысяч семей половцев, которые в нескольких решающих битвах спасли страну от порабощения.
То же самое можно видеть в отношениях половцев с болгарами. Кроме постоянной поддержки половцами антивизантийского движения на Балканах, нельзя обойти молчанием беспредметный в истории факт, когда при поддержке кочевых народов было восстановлено и создано Второе Болгарское царство, первые цари которого происходили из рода половецкого хана Асеня. Всякий раз, как на Киевский «златой стол» садился новый «великий князь», между Степью и Русью заключались договоры о ненападении — «чтобы ни ты, князь, не боялся нас, ни мы тебя не боялись». При этом, как отмечает в своей работе А. Никитин, «инициатива всегда исходила от половцев и её трудно истолковать иначе как желание степняков жить в мире с Русью.» (А. Никитин. «Лебеди Великой Степи».)
И что же они получали взамен своего желания?
Стыдно осозновать, но летописи буквально пестрят известиями о коллективных походах русских князей против Поля, каждый раз с удовольствием отмечая, сколько русичи «взяша бо тогда скоты, и овце, и кони, и вельблуды, и веже с добытком и челядью». Такие походы отмечаются под 1103, 1109, 1110, 1111, 1152, 1160, 1167, 1168, 1170, 1174, 1183, 1185, 1187 (трижды!), 1190, 1191 и 1193 годами. При этом последние четыре похода прямо совпадают с уходами половцев на Нижний Дунай в помощь болгарам, когда русичи без особого труда захватывали их стада и оставленные без охраны вежи.
На фоне такой резко выраженной антиполовецкой политики нельзя не отметить бросающуюся в глаза позицию основной ветви Ольговичей, в частности — Черниговского князя Ярослава и Новгород-Северского Игоря, под всевозможными причинами уклонявшихся от участия в общерусских походах против половцев. Так, характеризуя Ярослава Черниговского, И. П. Еремин напоминает следующие данные из Ипатьевской летописи, под 1170 годом сообщающей такой факт: Ярослав по приказу Мстислава Изяславовича прибыл в Киев для участия в походе на половцев: ослушаться Мстислава он не мог, «бяху бо тогда Олговичи в Мьстиславли воли»: когда же дело дошло до битвы, Ярослав, в отличие от других князей, «вборзе» погнавшихся за половцами, предпочел остаться у обоза («у воз») в качестве наблюдателя за порядком. Аналогичный факт сообщает та же летопись под 1183 годом: в феврале этого года пришли половцы на Русь — «с оканьным Концаком и с Глебом Тириевичемь»; навстречу им отправились Святослав Всеволодович и Рюрик Ростиславович; «у Ольжичь» они остановились, дожидаясь Ярослава из Чернигова; однако когда Ярослав прибыл, поход по его вине был сорван: Ярослав отказался присоединиться к князьям, предлагая отложить поход на лето.
Такую же тактику уклонения от сражений с половцами исповедовал и Новгород-Северский князь Игорь Святославович, систематически «не успевавший» или «опаздывавший» к месту сбора русских князей по приказу Святослава Киевского. Как отмечает академик Б. Рыбаков, с момента заключения Игорем Святославовичем в 1180 году союза с двумя могущественными половецкими ханами — Кончаком и Кобяком — «ни Ярослав Черниговский, ни Игорь Северский фактически не участвовали ни в одном общерусском походе против половцев, организуемом великим князем Святославом Всеволодовичем.» При этом, следуя примеру Ярослава Черниговского, Игорь не просто не участвовал в антиполовецких походах сам, но старался помешать это делать и другим русским князьям, как это, например, видно из описания похода 1184 года, когда ради срыва коллективного выступления русичей в Степь Игорь вынужден был затеять ссору с Владимиром Переяславльским, доведя того до такой вспышки гнева, которая заставила его прекратить свое участие в походе. «Началось небывалое в русской практике XII века, — пишет академик Б. Рыбаков, — в глубине Половецкого Поля один из русских князей откололся от всего войска и возвратился назад.» Причем, заметим, возвратившись в Русь, Владимир поехал не к себе домой в Переяславль, а, как сообщает летописец, «иде на Северьские городы и взя в них много добыток.»
Как видим, твердость позиции Игоря в отношении мира с половцами не вызывает ни малейших сомнений, коль уж он предпочел отдать на разграбление свои собственные города, но зато предотвратить вторжение русичей в пределы Степи. И даже две упоминаемые в летописях стычки Игоря с половцами никакого изменения на оценку этой позиции не оказывают, так как носят ощутимо случайный характер. Вот как рассказывает Ипатьевская летопись о встрече на реке Хирии (Хороле), произшедшей в конце февраля — начале марта 1184 года, когда после ухода Владимира Переяславльского Игорь отпустил вслед за ним и все остальные полки, а сам с небольшой дружиной проехал к русским границам, где и натолкнулся на переправлявшийся через речку небольшой отряд половцев. «И было в ту ночь тепло, шел сильный дождь, и поднялась вода, и не удалось им найти брода, а половцы, которые успели переправиться со своими шатрами те спаслись, а какие не успели — тех взяли в плен; говорили, что во время этого похода и бегства от русских немало шатров, и коней, и скота утонуло в реке Хороле...»
Как можно заметить по данной записи, картина здесь вырисовывается далеко не воинственная. Конец февраля, вспученная дождями речка, через которую только что переправился половецкий табор СО СКОТОМ И ШАТРАМИ значит, явно не для нападения на Русь (скорее всего, для поиска сохранившихся к этому времени года пастбищ, так как на своём берегу все уже были выедены) — и вдруг, откуда ни возьмись, появляется вооруженный отряд русичей. На берегу — паника, всадники поворачивают лошадей и исчезают там, откуда появились, а посреди реки остаются застрявшие телеги с женщинами и ребятней, поднимаются визг, плач, отчаянные крики...
С учетом того, что для взятия такого «полона» русичам пришлось как минимум лезть в ледяную февральскую воду и вытаскивать уносимых стремниной половчанок на берег, думается, что воины Игоря заслуживают за эту «операцию» не столько упреков в агрессивности, сколько медалей «За спасение утопающих».
Не более воинственно выглядит и стычка Игоря с половцами на реке Мерл, где степняки, завидев русские дружины, объезжающие дозором свои границы, попросту от них УСКАКАЛИ...
Так что же в таком случае вынудило Новгород-Северского князя, столь упорно не желавшего портить дружественных отношений со своими степными соседями и ещё в начале 1185 года в очередной раз уклонившегося от участия в общерусском военном рейде вглубь Поля, уже в апреле этого же года проделать такой же самый рейд с гораздо меньшими силами? И можно ли согласиться с общепринятым утверждением, что это был поход ПРОТИВ крупнейшего половецкого хана Кончака, с которым Игорь был знаком уже немало лет и который в 1181 году был союзником Ольговичей в их войне против Рюрика и Давыда Ростиславичей, где Ольговичи и половцы потерпели поражение и где погиб брат Кончака, а он сам бежал в одной ладье с Игорем к Чернигову?
Думается, причина похода должна быть какой-то совсем иной, и следы её, скорее всего, нужно искать в той политике, которую передал в наследство Черниговскому дому ещё Игорев дед Олег Святославович, наперекор агрессивным устремлениям тогдашнего Центра развивавший тенденции сотрудничества и династических браков с Полем. На половчанках, как мы уже говорили выше, были женаты и он сам, и немалая часть князей из рода Ольговичей. Таким образом уже к началу XII века во всех князьях Черниговского дома текло до трех четвертей половецкой крови, так что не просто странным, но и лишенным всякого логического обоснования выглядит бытующее на сегодня представление об Игоревом походе в Степь как о ВОЕННОЙ ОПЕРАЦИИ. И дело даже не в том, что всячески уклонявшийся от войн с половцами, он скорее пошел бы на определенные жертвы для себя, как это было год назад в случае с Владимиром Переяславльским, чем нарушил завещанную дедом Олегом тактику. Ему, решись она на подобную затею
