горлышко которой почти полностью запечатано островом, в то время как сам Новый Карфаген походил на свечу, прикрепленную к донышку. Город стоял на узком скалистом мысу, выступающем из материка. Этот маленький полуостров сильно напоминал Гибралтар, и перешеек, соединяющий его с материком, насчитывал всего четыреста метров в поперечнике. С двух сторон город охраняло море, а с запада — воды лагуны. Такой орешек нелегко было разгрызть — он казался неуязвимым для любых действий, кроме блокады, но на нее не было времени.
Первым шагом Сципиона было обеспечение собственной тактической безопасности. Он защитил внешнюю сторону своего лагеря частоколом и двойным рвом, протянутым от моря до моря. На внутренней стороне, обращенной к городу, он не возводил оборонительных сооружений — отчасти потому, что характер местности позволял защищать позиции, а отчасти поскольку не хотел стеснять свободу движений своих атакующих войск. Магон, карфагенский командующий, вооружил две тысячи наиболее крепких горожан и разместил их у ворот, обращенных к суше, для вылазки. Остальных он распределил по стенам, чтобы защищать их, насколько хватит сил, в то время как пятьсот своих ветеранов он разместил в цитадели на вершине полуострова, а еще пятьсот — на восточном холме.
На следующий день Сципион окружил город кораблями, непрестанно бомбардировавшими город метательными снарядами, и около третьего часа дня[2] послал вперед вдоль перешейка две тысячи отборных бойцов в сопровождении людей, которые несли лестницы, ибо узость перешейка мешала развернуть большие силы. Оценив невыгоду стесненной позиции при контратаке еще небитых защитников города, он ухитрился обратить ее к собственному преимуществу. Ожидаемая вылазка началась, как только Сципион приказал протрубить сигнал атаки, и последовала рукопашная схватка. «Однако сражающиеся получали неравное подкрепление от своих, так как карфагенянам путь лежал только через ворота на протяжении почти двух стадий, тогда как римляне подавали помощь вблизи с разных сторон, так что битва вышла неравная. Публий намеренно выстроил своих солдат у самого лагеря с тем, чтобы завлечь неприятеля возможно дальше от города». (Ливий говорит, что выдвинутые вперед римские солдаты отступали, согласно приказам, в резерв.) «Он ясно сознавал, что, если только ему удастся истребить этих людей, составляющих как бы душу городского населения, весь город придет в смятение, и никто из жителей не осмелится больше выйти из ворот» (Полибий). Этот последний пункт важен был для решающего шага.
Мастерским введением в битву последовательных резервов карфагенский натиск был сперва остановлен, а затем в беспорядке отброшен, причем преследование велось так быстро, что римлянам едва не удалось ворваться в город на плечах беглецов. Даже при этой относительной неудаче осадные лестницы удалось поставить в полной безопасности, но огромная высота стен помешала атакующим, и атака была отбита. Полибий изображает римского командующего в этот период боя, показывая, как Сципион соединял личное управление боем с необходимостью избегать опасности: «Публий сам принимал участие в схватках, по возможности, однако, уклоняясь от опасности. Так, при нем находились три щитоносца, которые ставили свои щиты в ряд и прикрывали Публия со стороны городской стены». Так он «видел все происходящее… и был сам на виду у всех и тем воодушевлял сражающихся, ибо благодаря его присутствию не было упущения ни в чем; напротив, все, что требовалось положением дела, исполнялось быстро и должным образом, согласно его приказанию».
В современной войне ни одна черта не сказывается более тяжело на решающих результатах, как отсутствие личного наблюдения и управления со стороны командующего. Метод Сципиона, рассмотренный в свете современной науки, может дать нам способ оживить влияние командующего. Возможно, командиры будущего будут подниматься в аэропланах, в сопровождении патруля истребителей, и общаться со своим штабом по радиотелефону.
Сципион достиг своей первой цели, утомив защитников города и предотвратив дальнейшее вмешательство в его планы через вылазки карфагенян. Таким образом, была вымощена площадка для следующего решающего шага. Чтобы начать его, он ждал только отлива. План был придуман им еще давным-давно в Тарраконе, где, расспрашивая рыбаков, которые знали Карфагенскую бухту, он узнал, что при отливе лагуна проходима вброд.
Для осуществления этого плана он собрал на берегу лагуны пятьсот человек с лестницами, тем временем подкрепив свои силы на перешейке дополнительными людьми и лестницами в числе достаточном для того, чтобы «вся протяженность стен была покрыта лестницами», — ранний пример тактической аксиомы, гласящей, что «сковывающая» атака должна развертываться по возможно более широкому фронту, чтобы занять внимание врага и помешать ему обратиться навстречу решающему удару в другом месте. Сципион начал атаку одновременно с атакой флотского десанта, и, когда атака была в самом разгаре, «начался отлив, вода мало-помалу покидала верхние части лагуны и сильным, глубоким потоком хлынула через отверстие в соседнее море; при виде этого несведущие из римлян не верили своим очам, а Публий, уже имевший наготове проводников, посылал вперед и ободрял солдат, поставленных в этом месте. Сверх всего прочего он обладал большой способностью сообщать отвагу и воодушевление всем, к кому обращался со словами увещания. В то время как эти солдаты, согласно приказанию, шли вперед по обмелевшему озеру, все войско было убеждено, что происходящее есть дело промысла божества… и мужество их удвоилось» (Полибий). Ливий говорит об этом эпизоде: «Сципион это открытие, которым был обязан собственной проницательности, приписал богам и чуду, которые повернули течение моря, осушили озеро и открыли римлянам никогда ранее не хоженый путь, и приказал им следовать за Нептуном, как за вождем». Но интересно видеть, что, эксплуатируя моральный эффект этой идеи, Сципион извлекал практическую пользу из менее божественных проводников.
Пятьсот бойцов без труда перешли лагуну, достигли стены и поднялись на нее без противодействия, так как все защитники «были заняты, подавая помощь в те места, где появлялась опасность». «Захватив стену, римляне сперва бросились вдоль нее, сметая с нее врагов». Они явно вдохновлялись принципом, гласящим, что прорыв должен быть быстро расширен перед тем, как его углублять, — принцип, который в войне 1914–1918 гг. был усвоен только после тяжелых уроков в Лоосе и в других местах. Далее они сошлись у ворот на сушу, уже атакованных с фронта, и, напав на защитников внезапно и с тыла, преодолели сопротивление и открыли ворота главным силам атакующих. Захватив стены, Сципион сразу же использовал свой успех. В то время как масса воинов, взобравшихся на стены, приступила к обычному избиению горожан, сам Сципион позаботился о том, чтобы сохранить строй среди тех, кто ворвался в ворота, и повел их на штурм цитадели. Здесь Магон, «увидев, что город, вне всякого сомнения, захвачен», сдался.
Если по современным понятиям избиение горожан возмутительно, то в те времена и еще много столетий после оно было нормой, обычаем, а у римлян было обдуманной политикой, нацеленной на моральный фактор, а вовсе не бессмысленной резней. Прямые удары по гражданскому населению, в котором и гнездится враждебная воля, в наши дни могут быть возобновлены с помощью авиации, способной «перепрыгивать» через войска, составляющие щит враждебной нации. Такой курс, если он осуществим с военной точки зрения, вполне логичен, а безжалостная логика обычно перевешивает более гуманные чувства в борьбе не на жизнь, а на смерть.
Высокая дисциплина в войсках Сципиона видна из того, что резня прекратилась по сигналу, как только сдалась цитадель. Только после этого солдаты начали грабить. Резня, как ни трудно современным людям извинить ее, была военной мерой, а стремление людей к «сувенирам» — анархический импульс, влиявший на исход даже совсем недавних битв, — не помешало военным действиям Сципиона.
Резня, кроме того, была отчасти компенсирована великодушным, хоть и дипломатичным обращением Сципиона с побежденными после того, как первоначальная безжалостность достигла своей цели, сломив волю защитников города к сопротивлению. Из десяти тысяч пленников-мужчин он освободил всех граждан Нового Карфагена и возвратил им их собственность. Ремесленников, в количестве двух тысяч, он объявил собственностью Рима, но обещал им по окончании войны свободу, «если они покажут добрую волю к Риму и усердие в своих ремеслах». Из оставшихся он отобрал самых крепких для морской службы, что позволило ему снабдить экипажами захваченные корабли и увеличить размеры флота. Им также обещали свободу после окончательного разгрома Карфагена. Даже к Магону и другим карфагенским вождям он отнесся по- рыцарски, приказав Лелию взять их под свое покровительство, пока они, снова под его опекой, не были отправлены в Рим как ощутимое свидетельство победы, которое должно было оживить дух римлян и удвоить усилия в поддержку его действий. Наконец, своей добротой к испанским заложникам, он завоевал себе новых союзников, ибо вместо того, чтобы сохранить их у себя в качестве невольных гарантов лояльности,
