тяжеловатую, с длинными и, как мне показалось, крашеными светлыми волосами... Около нее толпилось человек пять, и она была окружена их подобострастным вниманием.
Мне тут же объяснили, что ее зовут Ольга Всеволодовна и что она возлюбленная Пастернака. Я был этими сведениями несколько озадачен и, вернувшись после концерта домой, на Ордынку, поделился своими впечатлениями с Ахматовой.
Выслушав меня, Анна Андреевна сдержанно произнесла:
- Я - не поклонница этой дамы.
На том разговор и кончился.
'Понедельник: Просят из Оксфорда мерку' (стр. 503).
Я хорошо помню, как зимою шестьдесят пятого года зашел к Ахматовой. Она тогда была в Ленинграде. Анна Андреевна показала мне письмо из Оксфордского университета, в котором ее просили сообщить размер платья и головы, чтобы сшить докторскую мантию и шапочку. Я спросил Ахматову, послан ли ответ. Она улыбнулась и сказала:
- Я хочу еще немного похудеть...
'Михаилу Ардову
стихи, которые около четверти века лежали на дне моей памяти, - чтобы для него вновь возник день, когда они стали общим достоянием.
Анна Ахматова' (стр. 559).
Эта надпись существует не только в записной книжке Ахматовой, она есть и на том экземпляре 'Реквиема', который она мне подарила 19 августа 1964 года. Тут намек на нижеследующие обстоятельства.
Анна Андреевна решилась записать 'Реквием' лишь в 1962 году. Но переписывать его она никому не давала, а только разрешала читать свой собственный экземпляр. И все же я эти стихи для себя скопировал - без ее ведома.
Затем 'Реквием' переписал у меня мой учитель и почитатель Ахматовой профессор А. В. Западов. А через несколько дней к Анне Андреевне пришел ее редактор В. Фогельсон. Когда Ахматова показала ему стихи, он объявил, что знает их - видел у Западова.
После ухода Фогельсона у нас с Ахматовой было объяснение, но сравнительно легкое и непродолжительное, так как она уже сама склонялась к тому, чтобы послать эти стихи в какой-нибудь журнал. 'Реквием' был тотчас же отправлен в 'Новый мир'. Там его печатать не решились, но зато почти все сотрудники переписали для себя.
Как и следовало ожидать, вскоре после этого 'Реквием' вышел в нескольких городах Западной Европы. Анне Андреевне доставили экземпляр мюнхенского издания. И всякий раз, взяв в руки эту книгу в моем присутствии, Ахматова произносила бытующую на Ордынке цитату из Зощенки:
- Минькина работа.
'Отъезд
23 ноября из Ленинграда с Аней. <...> Провожающие. 'Перекрестите и меня'' (стр. 581).
С детства помню, если мне приходилось надолго расставаться с Анной Андреевной, она, перекрестив меня, говорила на прощание:
- Господь с тобою...
'(Городецкий хуже, чем мертв.)' (стр. 612).
Ахматова была делегатом Второго съезда советских писателей. Именно в те дни я слышал, как она рассказывала такую историю:
- Во время обеда я сидела за одним столиком с Евгением Шварцем. К нам подошел Городецкий, поздоровался и сказал мне: 'Я хочу представить вам своего зятя'. После этого он отошел к другому столику, потом вернулся и говорит: 'Мой зять отказывается. Он сказал: 'Я не хочу знакомиться с антисоветской поэтессой''. Я безмятежно улыбнулась и говорю: 'Не расстраивайтесь, Сергей Митрофанович. Зятья - они все такие'. А потом я рассказала это Эренбургу, он спрашивает: 'Ну а что же Шварц?' Я говорю: 'Он промолчал'. - 'Жаль, - говорит Эренбург, - я бы такое сказал Городецкому, что он бы костей не собрал...' А я ему говорю: 'Это слишком большая роскошь: всякий раз иметь при себе Эренбурга для подобных оказий'.
И еще Ахматова говорила про съезд писателей:
- Я там встретила Рину Зеленую, она мне говорит: 'Маска, я тебя знаю'.
'В 'Известиях' о плагиате Журавлева' (стр. 618).
Это была очень смешная история. В журнале 'Октябрь' (1965, No 4) поэт Василий Журавлев опубликовал под своим именем стихотворение Ахматовой из сборника 'Белая стая' - 'Перед весной бывают дни такие...'.
Впрочем, одну поправку плагиатор сделал: вместо строчки 'И дома своего не узнаёшь' он написал: 'Идешь и сам себя не узнаешь'.
Скандал произошел довольно громкий, об этом факте сообщила правительственная газета 'Известия'. Журавлев пытался оправдываться: дескать, он когда-то переписал эти стихи в свою записную книжку, много лет спустя обнаружил их там и принял за свои собственные...
Но на Ордынке рассказывали и более правдоподобную версию. Якобы этот Журавлев вел поэтический семинар в Литературном институте, там он покупал у студентов стихи, а потом публиковал их под своим именем. А поскольку он платил молодым поэтам очень мало, то один из них решился отомстить ему - продал ахматовское стихотворение как свое собственное. И Журавлев ничтоже сумняшеся его напечатал.
Помнится, кто-то позвонил незадачливому плагиатору домой и спросил:
- А гонорар Ахматовой вы уже отправили?
'...на каком-то литературном вечере Блок, послушав Северянина, вернулся ко мне и сказал: 'У него жирный адвокатский голос'' (стр. 622).
А еще Ахматова рассказывала со слов Пастернака такое. Борис Леонидович и Северянин сидели в берлинской пивной. Игорь Васильевич держал в левой руке кружку, а в правой - вилку, на которую была нанизана огромная немецкая сосиска. И он сказал Пастернаку:
- У меня есть сын, его зовут Принц Солнца.
'...Юлиан Григорьевич исключен из союза, и теряет зренье...' (стр. 623).
В те дни Ахматова очень сострадала Ю. Г. Оксману. У него на квартире был обыск, там было обнаружено и конфисковано множество книг, изданных за границей. Однако же старого профессора не арестовали, а устроили ему классическую советскую проработку, в частности изгнали из Союза писателей.
Я помню, как Анна Андреевна передавала фразу Юлиана Григорьевича, он это произнес на собрании, где его, как водится, дружно осуждали 'собратья по перу':
- Я не могу жить таким образом, чтобы круг моего чтения определял околоточный надзиратель.
'24 июля.
Сегодня Исайя завтракает у Саломеи, о чем я узнаю только 6 августа из милого письма самой Соломки. Как странно, что теперь я могу до мелочей представить себе этот завтрак в Chelsea, большую кухню-столовую, беседу обо мне и розы в садике' (стр. 642).
Во время поездки в Англию Ахматова побывала в гостях у своей старинной приятельницы Саломеи Николаевны Андрониковой. Присутствующая при их встрече Аманда Хейт рассказывала, что Анна Андреевна была поражена тем, сколь изысканно угощала их Саломея.
- Как же вы научились готовить такую вкусную еду? - спросила гостья.
- Когда я поняла, что уже не представляю интереса для мужчин как женщина, я стала привлекать их с помощью кулинарного искусства, - отвечала хозяйка.
'...Как легко и свободно я сказала трем парням из 'Лижей', которые приехали ко мне за стихами: 'Все равно не напечатаете...'' (стр. 643).
'Лижи'! - это было шутливое наименование издававшейся тогда газеты 'Литература и жизнь'. По тем временам это издание считалось 'консервативным' в отличие от более 'прогрессивной' 'Литературной газеты'.
Я припоминаю, как Ахматова говорила:
- Некто упрекнул меня в том, что я печатаюсь в ретроградной 'Лижи', а не в либеральной 'Литературке'. А я на это сказала: когда обо мне было постановление ЦК, я не видела разницы между газетами и журналами - все ругали меня одинаковыми словами.
'Еще три дня июля, а потом траурный гость - август ('столько праздников и смертей'), как траурный марш, который длится 30 дней. Все ушли под этот марш: Гумилев, Пунин, Томашевский, мой отец, Цветаева... Назначил себя и Пастернак, но этого любимца богов увел с собою, уходя, неповторимый май 60 года, когда под больничным окном цвела сумасшедшая липа. И с тех пор минуло уже пять лет. Куда оно девается, ушедшее время? Где его обитель...' (стр. 644).
В пятилетнюю годовщину смерти Пастернака я был в Переделкине. Близкая подруга Зинаиды Николаевны, вернувшись от нее, рассказала, что у Пастернаков весь вечер играли в карты. Это меня так поразило, что на другой день, на Ордынке, я передал это Ахматовой. У нее в это время была Н. Я. Мандельштам. Надежда Яковлевна смолчала, Анна Андреевна гневно произнесла:
- Умеют великие поэты выбирать себе подруг жизни.
'Есть переводы
<...>
Еврейские: Галкин, Баумволь, Перец Маркиш' (стр. 653).
Я помню историю с одним из таких переводов. К Ахматовой обратилась сестра какого-то уже умершего еврейского поэта, фамилию которого я не запомнил. Она просила, чтобы Анна Андреевна перевела его стихи. Кажется, он был из репрессированных...
Ахматова пожалела просительницу и действительно перевела какие-то предложенные ей строки. После этого она получила благодарственное письмо от сестры поэта. Оно начиналось такими словами:
'Хотя Вы и перевели всего только одно стихотворение моего покойного брата...'
'Киев. Предславинская улица. (На юридических курсах.)' (стр. 662).
Всякий раз, когда увеличивались наказания за те или иные преступления, Ахматова неизменно говорила:
- Нам на курсах преподавали закон, известный еще со времен римского права: никогда тяжесть наказаний не уменьшала числа преступлений. При Анне Иоанновне фальшивомонетчикам заливали свинцом глотки, и все-таки фальшивой монеты ходило ровно столько, сколько всегда.
А когда заходила речь о всеобщем воровстве, нас окружавшем, Анна Андреевна произносила такую фразу:
- Нас на курсах учили, что у славян вообще ослабленное чувство собственности.
'В Кисловодске. На Крестовой Горе. Цекубу. Июль 1927. ('Здесь Пушкина...') (Качалов, Рубен Орбели, Маршак)' (стр. 664).
Надобно заметить, что Ахматова никогда не была в
