— Наконец-то… наконец-то… — всхлипнул Бакстер-Браун; и действительно, по щекам его потекли слезы неизъяснимой радости, когда он увидел перед собой толстые пачки банкнот и три желтые кучки соверенов.
Набив себе карманы, он торжествующе взмахнул полуторафутовым стальным прутом, который послужил ему для последнего напора на дверцу сейфа.
Внезапно все тело его свела судорога: на этаже хлопнула одна из дверей, по ступенькам лестницы застучали торопливые шаги; он даже услышал сухой щелчок взведенного курка.
Бакстер-Браун весь окаменел. Он не двинулся с места ни тогда, когда в проеме раскрытой двери возник тяжелый, мощный силуэт мужчины, ни тогда, когда в лоб ему уставилось маленькое, круглое и злое дуло автоматического пистолета.
Однако роковой выстрел так и не раздался, а мужчина не успел ни окрикнуть грабителя, ни позвать на помощь.
Стальной прут выскользнул из рук Бакстер-Брауна, с тонким звуком ракеты просвистел в воздухе и врезался во что-то в темноте. Бакстер-Браун так и не шелохнулся, а тело уже опустилось на пол лицом вниз, и из головы ключом заструилась кровь.
Лишь со страшным напряжением оторвал он от пола ноги, которые словно увязли в невидимом болоте. Но тут силы к нему вернулись, и он одним прыжком перемахнул через труп.
На лестничной площадке он оглянулся.
Двенадцать ламп озаряли слепящим светом взрезанный сейф и размозженный череп убитого сторожа, меж тем как в мягком сиянии торшера…
Ай! Бакстер-Браун, которого почти не волновало отвратительное зрелище насильственной смерти, в этот миг едва не закричал от гадкого страха: между абажуром торшера и диванными подушками висела в воздухе, словно зажатая в зубах невидимого курильщика, его Полли.
Он прекрасно узнал ее по сильно обожженной головке, по трем крестикам на ней.
Его охватило шальное желание вернуться, перешагнув обратно через окровавленный труп, и забрать с собой свою любимую трубку, столь загадочно пропавшую, — как вдруг из нее вырвалось колечко дыма, за ним второе, третье, и вот уже Полли раскурилась вовсю, наполняя воздух густым синим туманом; она курилась сама по себе… в пустоте… в ужасной пустоте.
И тогда Бакстер-Браун стремглав бросился прочь, в темноту и туман; заблудившись в непрерывно сгущавшейся мгле, он целых три часа добирался до Клиссолд-парка, до своей выстуженной комнаты.
Ибо в его отсутствие порывом ветра распахнуло окно, и теперь серые пелены тумана вились вокруг лампы в зыбком призрачном хороводе.
Кто бы мог подумать, познакомившись с доктором Бакстер-Брауном спустя десять лет, что в ящике, набитом всякой ненужной всячиной, он хранит самое мощное и грозное орудие магии, некогда оставленное людям существами из незримого мира, — черное зеркало доктора Джона Ди?
Что бы нам ни говорили о кольце Тота, о колдовских книгах Салома, о колбах с гомункулами Карпентера, одно только черное зеркало позволило людям вырваться из грубой оболочки плоти и, не сбиваясь с пути, странствовать среди жгучих облаков ненависти, любви или знания, из которых Высший Разум соткал призраков и вечных духов.
Бакстер-Браун выкупил себе в Камден-тауне кабинет для приема больных у пожилого квартального лекаря, на склоне лет мечтавшего обзавестись сельским домом у речки с форелью, где-нибудь в своем родном Девоншире. Он стал теперь вполне счастлив и покоен.
Он пополнел, отпустил усы на галльский манер, и лицо у него лоснилось, так как он приохотился к обильной еде.
Он носил костюмы в клетку от братьев Керзон и обедал в ресторане Бакки, где особенно ценил рагу из дикого кролика с крепким портером и угрей, жаренных на открытом огне.
Он состоял в клубе любителей виста в таверне «Кингфишер» и играл не так уж плохо.
За все эти годы он только три-четыре раза вынимал темное волшебное зеркало из его красного чехла.
Без любопытства и без страха склонялся он вновь, над этой немой загадкой, и ни разу не появлялось у него желания опять воззвать к той силе, что заключалась в сумрачной глубине черного камня.
И все же при всем своем равнодушии он ни о чем не позабыл, и изредка перед невидимыми глазами его памяти мелькала быстрой тенью странная фигура в подбородном щитке и ножных доспехах.
Что же касается Полли, то ему не давали о ней забыть некоторые чрезвычайно тревожные происшествия.
Сначала приключилась прискорбная история со Сламбером.
В Камден-тауне Бакстер-Браун снял себе один из тех живописных домиков, которыми так кичились мелкие рантье году примерно в 1820-м и которые сохранили в своих старых добрых камнях достаточно хитрости и лукавства и всякий раз умудрялись не даваться в руки алчным дельцам, что разрушают старые и громоздят на их месте новые высотные дома.
На первом этаже, образуя анфилады комнат с низким потолком, размещались передняя для ожидания приема, приемный кабинет и крошечная лаборатория, где Бакстер-Браун собственноручно приготовлял около дюжины лечебных мазей и сиропов, пользовавшихся недурной репутацией и приличным спросом.
На втором этаже была гостиная, сиявшая новенькой мебелью и поддельным литьем в динанской манере; в ней лекарь проводил свой досуг в безупречном, на его вкус, интерьере.
Он редко принимал там гостей, так как, несмотря на свое солидное состояние и неизменную удачливость, остался, как и прежде, нелюдимым холостяком.
Среди немногих приятелей, кому он охотно отворял врата своего грошового земного рая, был и милейший мистер Сламбер, с которым он познакомился в «Кингфишере».
Мистер Сламбер раньше был педелем в колледже, жил очень бедно и кое-как зарабатывал на пропитание, держа корректуру для третьеразрядных издательств. В таверне он никогда не позволял себе за вечер больше двух пинт эля, а если и выпивал третью, то лишь когда за нее платил Бакстер-Браун.
Говорили, что и дома за ужином он редко отступал от обычного рациона: одно-единственное крутое яйцо или же kipper*<*Копченая селедка (
В беседе мистер Сламбер мало чем блистал, если только разговор не сворачивал на один особенный предмет — старинные способы освещения. Бесхитростный и добродушный мистер Сламбер становился несравненным лириком, говоря о свечах, коптилках и лампах Карселя. Вот почему в тусклых глазах отставного педеля Бакстер-Браун стал чуть ли не богом в тот день, когда приобрел у мелочного торговца с Чипсайда длинную высокую лампу из толстого синего стекла, снабженную водяной линзой на медной консоли и излучавшую влажно-зеленый свет.
— Клянусь вам, что это Кантерпрук! — воскликнул Сламбер, вне себя от восторга.
— Кантерпрук?
— Так звали знаменитого мастера-жестянщика, — гордо отвечал мистер Сламбер, — он жил в Боро*<*Боро — разговорное название лондонского района Саутуорк.> около 1790 года и завоевал громкую и заслуженную славу изготовлением таких вот ламп.
Бакстер-Брауну нечего было на это сказать, и с тех пор при каждом визите бывшего педеля лампа Кантерпрука радовала его бесхитростное и мягкое сердце своим нежно-опаловым лунным светом.
Как-то ночью Бакстер-Брауна разбудили некие таинственные волны, предупреждающие нас об опасности.
Уже много лет он не решался спать в полной темноте и оставлял гореть у изголовья маленький ночник с поплавком; его невзрачный желтый огонек тщетно сражался с безмолвными полчищами теней.
Этот крошечный язычок пламени и высветил перед глазами проснувшегося Бакстер-Брауна чью-то фигуру, угрожающе притаившуюся в темноте и готовую напасть; в его лучах бледно сверкнуло длинное лезвие ножа.
Бакстер-Браун увидел, как поднялся зловеще озаренный нож и из мрака, предвкушая его скорую агонию, выступило чье-то лицо, закрытое черной повязкой.
