Он чуть не выронил авоську с пивом, когда загорелая молодая особа с лиловыми тенями на веках сомнамбулически шагнула к нему, обвила его шею руками и крепко поцеловала в губы, вызвав веселые и завистливые восклицания стоящих на остановке граждан. Затем особа отступила, оборотила взор к распахнувшему двери автобусу и отправилась на посадку, не обращая больше на Корина ни малейшего внимания.
Он ехал в автобусе, то и дело поглядывая на девушку, со скучающим видом рассматривавшую пробегающие мимо гастрономы, уголки отдыха с выцветшей наглядной агитацией, очереди у бочек с квасом и газоны с пожухлой травой, и все больше проникался мыслью о том, что у него появился д а р. Это было интересно - и страшно.
2.
Вечером Корин курил на своем балконе. С пятого этажа открывался прекрасный вид на дрожащие золотистые цепочки городских огней, и как отражения этих огней маячили в дымчатом небе бледные звезды. Сонно взлаивали собаки во дворах 'частного сектора', на скамейке у подъезда горела точка сигареты и кто-то хихикал и восклицал голосом шестнадцатилетней пэтэушницы: 'Ой, нэ можу! Та шо ты брэшешь!'
Корин любил вечерами стоять на балконе. Пропахшая асфальтом и акациями темнота обрушивалась на город, заставляя испуганно орать лягушек на берегах Ингула, тополя во дворе, воздев ветви, готовы были устремиться в подслеповатое городское небо, а сигнальные огни на заводских трубах за мостом мечтали слиться с бортовыми огнями Кассиопеи, косо разметавшей огромные крылья над несущейся в ночь малосемейкой. В такие минуты Корин представлял себя стоящим перед экраном в централи управления какого-нибудь ефремовского звездного корабля, рыскающего по Вселенной в поисках братьев по разуму, и руки его крепко сжимали перила балкона, и окурок, словно сгорающий в атмосфере метеорит, огненной дугой чертил черное пространство между балконом и землей, и отдаленный шум поездов воспринимался как вкрадчивый шепот печальных существ с туманной планеты Уири, что мается в межгалактических коридорах в ожидании лучшего будущего.
И Корину хотелось забыть о работе, очередях, телевизионной болтовне, квартальных отчетах, давке в троллейбусах, опьянеловыпученноглазой круговерти в ресторанах - и вместе с балконом ринуться туда,
в незагаженные еще ничьим присутствием вселенские дали, где трудолюбивый вакуум каждое мгновение порождает поистине новые частицы, и где несется безмолвно лишь свет далеких звезд...
А еще хотелось Корину в такие минуты сесть у кухонного стола, включить настольную лампу - и писать. Творить миры, творить всю летнюю ночь, пока не рассеялось очарование и не спугнули наваждение матюги дворников.
Впрочем, в этот полночный час на балконе Корин думал о другом. Он размышлял о своем неожиданном д а р е, свалившемся на него подобно Тунгусскому чуду, но, в отличие от Тунгусского чуда, грозившем в корне изменить всю его жизнь. Однако он не стал долго мучить себя раздумьями относительно природы д а р а, полагая, что вряд ли ее так вот сразу разгадает, если вообще разгадает и, опять закурив, начал прикидывать, на что с конкретной и сиюминутной пользой можно сей д а р употребить.
Пэтэушница на скамейке продолжала восторгаться остроумием кавалера,
не замечая распростершей необъятные крылья Кассиопеи, а у Корина
похолодело под сердцем и он уронил сигарету в палисадник. Побродил
по комнате, потом побрился, разложил на диване простыню и подушки,
сел у журнального столика и прошептал, проверяя онемевшими пальцами прочность подлокотников:
- Хочу, чтобы Света сейчас пришла и стала моей...
Он сидел и ждал, и даже закрыл глаза, и вещи в комнате словно затаились, ожидая... За дверью прогудел лифт - и стих, тоже затаился. Будильник на тумбочке сыпал в тишину отмеренные порции времени, и еле слышно разочарованно брюзжал холодильник на кухне. Корин подумал, что д а р, вероятно, действует избирательно, и не все желаемое может сбыться - и вздрогнул от переливчатого мурлыканья дверного звонка.
'Неужели?.. Неужели?', - мысленно бормотнул он и пошел в прихожую, неуклюже переставляя ноги, словно взятые напрокат у деревянного парнишки с длинным носом. На ходу он машинально пригладил волосы и провел пальцами по щекам, забыв, что брился четверть часа назад.
- Добрый вечер, Сережа... Извини, уже поздно, наверное? Хорошо еще такси...
Света сжимала сумочку, смотрела на него снизу вверх странным взглядом.
- П-проходи... - выдавил Корин и шагнул в сторону.
Света вошла в прихожую, смахнула перед зеркалом какую-то пушинку со своего легкого зеленого платья, провела ладонью по роскошным черным волосам, сняла босоножки и застыла. Корин наблюдал за ней, упираясь спиной в стену и до боли кусая губы. Странный взгляд Светы напомнил ему лица манекенов, живущих в витринах ателье мод 'Силуэт', где шили костюмы лучшие граждане города.
Света всегда была насмешливой и чуточку непонятной. Они начали встречаться еще в те времена, когда Корин был женат, но встречи их отличались кратковременностью и не желали поддаваться жестким рамкам перспективного планирования. Света могла пообещать и не придти, ничем не мотивируя причину своей необязательности, могла ни с того ни с сего уйти, не попрощавшись, могла, одарив Корина очаровательной улыбкой, вручить купленный им букет самых-самых распрекраснейших роз последнему забулдыге у гастронома, могла молчать целыми вечерами или, напротив, смеяться без причин и иронизировать над Кориным, могла элегантно взбираться в вечернем туалете а ля Натали Гончарова на травянистые склоны валов старой крепости и никогда, ни-ког-да не позволяла Корину никаких, даже самых маленьких вольностей. Это бесило Корина и он не раз призывал себя порвать с черноволосой насмешницей и поискать какую-нибудь другую, но все его призывы были по эффективности равны громадным панно на заводских корпусах, слепо глядящим на уличный люд рядами слов:'берегите', 'экономьте', 'боритесь', 'усиливайте', 'выполняйте', 'делом отвечайте' и т. д.
- Сережа... - прошептала Света, зеленым привидением уплывая в комнату. - Сережа...
Он вспомнил сцену на остановке и у него зашумело в ушах. Он никак не мог оторваться от стены прихожей, а Света что-то делала в комнате и еле слышно шептала:
- Сережа... Сережа...
Он, наконец, пересек прихожую и остановился у дверного проема, и осторожно отвел в сторону занавеску с аистами, кувшинками и восходящим солнцем. Зеленое платье лежало на полу, беспомощно раскинув рукава, а Света с закрытыми глазами стояла посреди комнаты - и завела руки за спину, и... Упало на пол что-то светлое и почти невесомое.
'Боже, что я делаю! - в смятении подумал Корин, не в силах оторвать взгляда от почти обнаженной загорелой женской фигуры с ослепительно белыми маленькими грудями и ослепительно белой полоской трусиков. - Что я делаю, сволочь я распоследняя?! Что же я, гад этакий, делаю?..'
Он отшатнулся от занавески, сел на корточки, притиснул кулаки к потному лицу.
- Пусть все будет, как прежде! Слышите, кто вы там? Пусть все будет, как прежде!
Он говорил тихо, боясь, что услышит та, которая сейчас делает что-то невероятное в комнате, услышит, выйдет, ударит его по гнусной скотской морде, плюнет в бесстыжие глаза и уйдет, навсегда уйдет, хлопнув дверью.
- Гос-споди! - испуганно и недоуменно выдохнули в комнате. Гос-споди-и!..
Легкий шорох, легкие шаги... Света зеленой птицей влетела в прихожую и одарила его насмешливым и чуточку недоверчивым взглядом.
- Ты что, Сереженька, зелья приворотного наварил, что ли?
Она стояла над ним, почти касаясь его лица подолом платья, и у него хватило сил поддержать ее иронический тон, хотя выть ему хотелось от стыдобы.
- Да уж наварил, дорогая. Все лучше, чем самогонением заниматься. И помогло, опять же: в кои-то веки посетила.
Света надела босоножки, сказала, охорашиваясь перед зеркалом:
- Дурачок. Рецепт у тебя неправильный, - а смотрела все-таки
с недоумением и испугом, но говорила ласково, хоть голос и звучал ненастроенной гитарой.
И ушла. Тихо и плотно закрыла дверь - и исчезла. Трубой похоронного оркестра загудел лифт. Лязгнули дверцы, и не хватало только монотонного голоса: 'Осторожно, двери закрываются', - в котором обычно звучит такая безысходность, словно двери эти закрываются навсегда.
